Зеркало и чаша
Шрифт:
— Давай сюда отца. Стану я со всяким мальцом беспортошным разговаривать!
— Сам без портков скоро будешь! — заорал парень, видно обидевшись.
— Давай сюда отца! Или он нас испугался? Скажи, пусть не боится, не тронем!
— Здесь я! — Рядом с парнем возникла другая голова, бородатая и в настоящем железном шлеме восточной работы. — Оклада меня зовут, Дорогунич сын.
— Что это вы ворота закрыли, люди добрые, князя не пускаете?
— А над нами князей нету! — без смущения ответил Оклада. Это был крепкий мужик лет пятидесяти или чуть меньше, плечистый, с густой рыжей бородой. В шлеме он
— За данью.
— За какой такой данью? Мы никому дани не платили, и отцы наши не платили, и деды. С тех пор как пришли наши деды на Жижалу с Дунай-реки [12] , никому мы дани не платили, только старейшинам своим. С чего вдруг нам Смоленску платить?
— А с того, что все земли кривичского племени платят дань смоленскому князю, который над ними старший и от самого Перуна род ведет. У вас тут вятичи близко, того гляди, придут вас воевать, так что и в городе не отсидитесь. А князь вам всегда поможет.
12
Миграция в смоленско-полоцкий регион с Дуная датируется наукой VIII—IX веками. Отсюда память о священной реке Дунай, которая сохранилась в народных песнях до самого последнего времени.
— Князь далеко, а вятичи близко. У нас с вятичами свой ряд положен. Мы с заугренскими князьями в дружбе, уже в родстве почти, нам других не надо.
— Как это вы с заугренскими князьями в родстве? — Услышав такую любопытную новость, Зимобор подъехал поближе. — Кто же из них вам родич?
— Уговор у меня положен о дочери моей, что возьмет ее заугренский князь Сечеслав в жены. А с тех пор клянется и наши земли не разорять, и от иного какого ворога защитить. От тебя вот, смоленский князь!
— Ну, дела, вяз червленый те в ухо! — Зимобор хлопнул себя плетью по сапогу. — А Корочун еще не хотел сюда идти! Да как же не идти, если они тут другого князя себе нашли вместо меня! Да как же ты, борода бессовестная, на такую измену корню и роду своему решился! — воззвал он к железному шлему Оклады. — Кривичи вы или нет? Под вятичского князя пошел и род свой повел! Да небось за всю Жижалу-реку ряд хочешь заключить! Чтобы не только до Угры, а и до Жижалы все земли к вятичам отошли! Вот уж не ждал я от племени своего такой пакости! Теперь мимо не пройду, хоть сдохну! А вятичским князьям моя земля дани платить не будет!
— Мы сами себе голова, смоленских князей нам не надо. Хочешь сдохнуть — сдохни, а дани тебе не дадим! — отрезал Оклада. — Да смотри, дождешься, что князь Сеченя придет с войском, сам еще в данниках окажешься! А то и в холопах!
— Пока в холопах твоя же кровь оказалась! — крикнул Зимобор и махнул рукой: — Достоян! Ведите кудрявую сюда!
Вскоре Достоян и Коньша привели кудрявую пленницу. Теперь она выглядела очень угрюмой и не хотела идти, так что кмети волокли ее под руки.
— Твоя? — Зимобор подпихнул ее ближе к стене, чтобы Окладе было видно. — Нам сказали, что твоя дочь. Если твоя, то ради мира и дружбы я согласен тебе вернуть, предлагай выкуп.
Наверху молчали. Совсем молчали, только негромкий
— Опаньки! — обрадованный своей догадкой, сказал он. — Эй, Оклада! Может, мне за нее сразу за Угрой выкупа искать? А вообще она мне и самому нравится. Я парень молодой, неженатый... Конечно, княгиней моей другая будет, Столпомира полотеского дочь, может, слышал про такого? А пока ее не привезли, мне и твоя подойдет. Места у меня в теремах много, и ей уголочек найдем... в сенях где-нибудь. И поможет по хозяйству иной раз, там, воды принести, котел почистить, княгине башмаки подать... Девка, вижу, ловкая...
Не стерпев этих оскорбительных намеков, кудрявая пленница обернулась, еще раз со злостью показала ему язык, а потом вдруг вырвалась из рук державших ее кметей и кинулась бежать к воротам. Ничего такого не ожидая, Достоян и Коньша не держали ее по-настоящему, а так, придерживали за локти.
На стене заволновались, закричали. Но куда она могла убежать, по снегу и путаясь в подолах двух рубашек да кожуха? Через пять шагов опомнившийся Коньша ее догнал, вместе с Людиной вернул назад, и после того два парня уже держали строптивую пленницу за обе руки.
— Хорошая девка, резвая! — одобрил Зимобор. — Думай быстрее, Оклада, а то ведь я парень молодой, горячий. Могу до выкупа не дотерпеть. А надумаешь — присылай кого или сам приходи. Не бойся, не тронем.
Было похоже, что здесь придется задержаться, и Зимобор велел устраивать стан основательно. Все постройки слободы набили битком, для тех, кто не поместился, на снегу поставили шалаши из лапника и жердей, жерди подложили и снизу, чтобы не ложиться на снег и замерзшую землю. Развели широкие длинные костры, над которыми можно вешать сразу несколько котлов, стали варить каши и похлебки. В проруби опустили снасти — половить рыбки, пока время есть.
Со стороны города прилетела стрела и попала прямо в котел. Кмети захохотали, но дозорные тоже взялись за луки и парой выстрелов пресекли подозрительное шевеление над частоколом.
Два десятка, по заведенному порядку, отправились на охоту, остальным Зимобор велел отдыхать. Сам он с десятками Моргавки и Достояна занял самую большую из местных изб — правда, в мирное время тут едва ли жило больше восьми-десяти человек. Пленницу поместили за занавеску, где стояла лежанка на двоих, видимо хозяйская. В свете всего услышанного ее ценность резко возросла — с ее помощью можно давить не только на Окладу, но, подумавши, и на заугренского князя... как его там? Сечеслав?
До вечера Зимобор несколько раз заглядывал за занавеску — девушка устроилась на лежанке, обхватив колени, и на его появление отвечала только враждебным взглядом. В избе было тесно, кмети сидели чуть не друг на друге, кто-то заходил со двора, кто-то уходил, постоянно скрипели двери, кто-то топал на крыльце, сбивая снег с сапог. На ужин сварили гороховую кашу, и Ранослав самолично отнес пленнице миску и ложку.
— Все-таки не абы кто, а почти боярская дочь! — приговаривал он.
Она сначала отказалась было, но потом все-таки взяла и стала есть.