Зеркало лекало звука (выпуск №10, 1998 г.)
Шрифт:
Даша положила трубку. Видно было, что она окончательно успокоилась, и ей неловко, что она ни к селу, ни к городу разревелась в присутствии постороннего человека.
– Все в порядке? – серьезно спросил Пал Палыч
– Ага. В порядке! Извините меня еще раз! – вздохнула Даша.
– Да ничего страшного, тем более, что я сам вас довел до слез из-за своей врожденной неуклюжести, – успокоил женщину Колосков. – Где тут у вас веник, стекла надо подмести, – повторил свою просьбу Пал Палыч.
– Возьмите в туалете, а я пока чайник поставлю. Должна же я вас хотя бы кофе напоить. Вы же пьете кофе, Павел?
– Я все пью! – весело откликнулся Пал Палыч из коридора, собирая
– Ах, вот как! – в тон ему отозвалась Даша. – Тогда, может, коньяка? Нервы успокоить?
– Спасибо, Даша, честно говоря, с удовольствием! – ответил Пал Палыч, с грохотом ссыпая осколки в мусорное ведро. – Только сначала проверьте, кошка его случайно не выпила?
Даша рассмеялась в ответ.
– Нет, на месте.
Она достала из верхнего шкафчика кухонного гарнитура плоскую бутылочку-фляжку «Московского» коньяка и пошутила:
– Думаю, Люське граммульку нужно оставит, чтобы похмелилась. Кошка – тоже человек.
– Вы – очень чуткая и добрая, Даша, – произнес Пал Палыч, заходя в большую просторную кухню, и предложил: – Чем вам помочь?
– Достаньте, пожалуйста, из холодильника лимон и порежьте его. Ой, извините, – спохватилась Даша, – может, вы голодный? У меня борщ и котлеты есть.
– Нет, нет, спасибо! Я не голодный, честное слово. Мы с Гариком так славно отобедали сегодня, – признался Колосков
– Кто это Гарик? Ваш сын? – поинтересовалась Даша, доставая коньячные рюмки.
Колосков засмеялся.
– Почти… – пояснил он. – Это мой пес. Ему еще нет года. Очаровательнейшая рыжая морда. Аппетит, как у акулы, а темперамент, как у мексиканского бандита. Тут я по глупости взял его с собой на вызов, – начал рассказывать Пал Палыч, нарезая лимон тоненькими дольками. – Очень он гулять просился. Мне надо было одной египетской кошке укол сделать. Так вот. Звоним, значит, в квартиру. Открывает нам дверь хозяйка – такая томная, аристократичная пожилая женщина. На руках держит эту несчастную кошечку, которая к тому же возлежит на голубенькой подушечке. Имя у нее, у кошечки, то есть, такое мерзкое – Эсмеральда. Так вот, мой бандит, завидев эту бедную Эсмеральду, ни с того ни с сего как подпрыгнет, да как рявкнет на нее. Обычно он к кошкам спокойно относится, но, видимо, такой аристократизм возмутил пса до глубины его собачьей души. Кошка, несмотря на болезнь, рванула со своей подушки с диким ревом на шифоньер, поцарапала при этом хозяйку, которая с перепугу села на пол. В общем, мне пришлось Гарика привязать в подъезде. А потом приводить в чувство хозяйку и снимать с шифоньера напуганную до полусмерти чертову Эсмеральду, которая ни за что не хотела спускаться вниз, и всего меня исцарапала.
– С вами не соскучишься, Павел! – смеясь, сказала Даша. – То крыса дохлая, то кошка египетская… Ну, ладно, разливайте коньяк.
Пал Палыч свернул бутылке жестяную голову, и разлил коричневую, ароматную жидкость по рюмкам с высокими ножками.
– Даша, – продолжая улыбаться, Колосков посмотрел на хозяйку, поднял свою рюмку. – Давайте выпьем за знакомство и за здоровье вашей кошки.
– Давайте, Павел, – согласилась с этим двойным тостом Даша и взяла свою рюмку.
Они чокнулись. Пал Палыч выпил сразу все. Даша отпила половинку, поставила рюмку на стол и вдруг поймала удивленный взгляд Пал Палыча. Он смотрел на ее руки, покрытые белесыми на фоне загара шрамами.
Даша быстро опустила рукава кофточки, которые подтянула, когда мыла рюмки.
– Даша, извините, что у вас с руками? – встревожено спросил Пал Палыч.
– В детстве порезалась, – нехотя призналась Даша.
– Ничего себе «порезалась»? У вас же все руки исполосованы! – недоумевал Колосков.
– В детстве с девчонками дома играли, зеркало большое разбилось, а я бежала и на эти осколки со всего маху упала. Вот теперь память на всю жизнь… – Даша усмехнулась. – Спасибо мужу, царствие ему небесное, денег дал на пластическую операцию, а то на руки смотреть было и вовсе страшно.
Колосков некоторое время, молча, и очень серьезно смотрел на женщину.
– Даша, ради Бога, простите меня. Теперь я понимаю, – он осторожно коснулся ее руки, – почему вы так отреагировали, когда я разбил зеркальце. Конечно, вы пережили сильнейший шок и теперь подсознательно связываете разбитое зеркало с какими-то возможными несчастьями…
– Нет, Павел, я абсолютно убеждена, что зеркало разбивается к большой беде. И это не из-за приметы, а просто личный опыт… Дело не в том, что я порезалась, а в том, что после этого вся жизнь пошла наперекосяк. У меня, у мамы, у отчима… Мне страшно, Павел. Страшно за себя и за дочь. Я боюсь, что она может утонуть, купаясь в бассейне… Боюсь, что переходя дорогу, может попасть под машину… – Даша помолчала с минуту, глядя в стол, а затем сказала: – Наливайте-ка себе коньяка, Павел. У меня еще осталось в рюмке.
Колосков налил себе, добавил Даше и удивился, когда она, не дожидаясь тоста, залпом выпила содержимое рюмки.
«Ну какой я медведь. Опять расстроил женщину», – подумал Колосков, а вслух сказал:
– Знаете, Даша, я когда-то всерьез интересовался механизмом возникновения несчастных случаев, изучал приметы и проверял их на себе. Например, специально просыпал соль и ждал, что будет. Смело шел прямо, невзирая на перебегающих дорогу черных кошек, носил одежду шиворот навыворот… Но это не работает по заказу, все дело в предрасположенности, если хотите, даже предначертанности. Как говорил Воланд, кирпич ни с того ни с сего никому на голову не падает. Я уверен, что будущую судьбу человека можно прочитать на его лице. У каждого, кто носит в себе, как злокачественную опухоль, предпосылки собственной гибели при несчастном случае, в глазах заметна печать обреченности… – Пал Палыч подумал, что опять болтает черт те что, вместо того, чтобы успокоить Дашу, и весело заключил: – А в ваших прекрасных глазах, Даша, никакой печати обреченности я не вижу!
Но Даша вдруг резко поднялась, и не говоря ни слова, вышла из кухни, оставив Колоскова гадать, чем он ее обидел. Вернулась она с белой канцелярской папкой в руках, пододвинула табуретку к столу и села рядом с Пал Палычем.
– Хочу показать вам кое-что по поводу печати обреченности, – сказала Даша, раскрывая папку.
В папке хранились какие-то фотографии, в основном, черно-белые, и газетные вырезки. Даша взяла первую фотографию: групповой снимок детей дошкольного возраста в новогодних костюмах. Лица двух ребят были обведены красным фломастером. Колосков отметил, что Дашина рука слегка дрожит.
– Саша Терентьев, – Даша показала на пухлого мальчика с большими плаксивыми губами, в костюме зайчика. Одно длинное белое ухо на шапке торчало вверх, другое почему-то безвольно свисало вниз, что придавало мальчику смешной и трогательный вид. – На прогулке в садике, упал с невысокой горки, ударился головой и через сутки умер в больнице, не приходя в сознание… За день до этого подрался с Костей.
– Кто это, Костя? – едва слышно спросил Колосков.
– Мой младший брат, – ответила Даша, и бесстрастно каким-то учительским голосом продолжила: – Миша… фамилию не помню, вылил моему брату за обедом на голову кисель, в тот же день попал под раскачивающуюся качелю, долго лежал в больнице, остался дурачком…