Зеро

ван Ластбадер Эрик

Они ели отбивные из Омахи, картофель из Айдахо, зелень с Лонг-Айленда, распили бутылку самого лучшего «бордо» и откупорили другую, и Лилиан наконец смогла расслабиться так, как не расслаблялась со дня приезда в Японию. Отчасти дело было в ней самой, в ее взвинченном состоянии: чем дольше она жила в Японии, тем сильнее, оказывается, ее ненавидела. Лилиан не могла привыкнуть к обычаям, к формальной, полуформальной и доверительной манере общения. Она не только не в силах была понять их верований — буддизма, синтоизма, дзэн-буддизма, — но и попросту боялась этих религий. Японцы не верили ни в рай, ни в ад. Скорее, они верили в перевоплощение, а по

мнению Лилиан, это уже попахивало сверхъестественным. К своему ужасу, она узнала, что сверхъестественное встречается в Японии на каждом шагу, большей частью японцы были анимистами, духи у них обитали сплошь и рядом.

Но дело было не только в этом. Своим новым состоянием души она была обязана и некоторым свойствам Тернера. Прежде всего, он был поразительно умелым слушателем. Ей не приходилось биться над загадкой его личности, как это часто бывало с Филиппом. Кроме того, он был потрясающим учителем. Да, она считала его лицо миловидным. Но еще и чувственным, что было куда важнее. То, что Филиппу казалось в Тернере аскетизмом, Лилиан воспринимала как искру Божью. Она была поражена обширностью его познаний, способностью разбираться в самых разнообразных философских учениях. И всем этим он охотно делился с ней.

Не понимая, как такое могло произойти, Лилиан вдруг поймала себя на том, что рассказывает ему о вещах, о которых никогда никому не поверяла. О том, как ее лучшая школьная подруга, учась в выпускном классе, заболела лейкемией, как Лилиан, охваченная ужасом, до последнего мгновения откладывала посещение больницы, потому что боялась увидеть изуродованный недугом облик подруги. В конце концов ей стало стыдно и она пошла. Лилиан помнила, как стучали ее зубы во время бесконечно долгого подъема на лифте. Она была охвачена благоговейным трепетом. На одном из этажей двое санитаров ввезли в лифт каталку с больным. Лилиан чуть не упала в обморок. Ей запомнилась склянка с прозрачной жидкостью, укрепленная над каталкой. Склянка раскачивалась, жидкость капала, кап, кап, кап...

Ступив в белый-белый коридор, Лилиан почувствовала дурноту, почти такую же, какую испытывала во время удаления гланд, когда наркоз еще не начал действовать. Она немного постояла, пытаясь совладать с головокружением, потом наконец отыскала нужную палату.

Она толкнула дверь и вошла. Ей запомнилось, что окно было открыто. Занавески бились на ветру, как крылья птицы. Слышался уличный шум.

Но Мэри не было. Аккуратно заправленная пустая постель ждала следующего пациента.

Лилиан услышала за спиной шум и обернулась.

— Мэри! — крикнула она, но это была всего лишь сиделка. — А где Мэри?

— Вы имеете в виду молоденькую девушку, которая...

— Мэри Деккер! — выкрикнула Лилиан.

— Моя дорогая, но ведь она скончалась сегодня рано утром, — сказала сиделка.

— Скончалась? — повторила Лилиан. Какое странное, ничего не выражающее слово.

— Разве вам не сказали в приемном покое? — продолжала сиделка. — Они должны были...

У Лилиан началась истерика.

В конце концов ее положили на кровать, на которой прежде лежала Мэри. Дали успокоительное и позвонили домой.

Сэм Хэдли приехал за дочерью. «Ты должна понять, Лил, — говорил он ей в машине по пути домой, — для Мэри война кончилась. Она проиграла, но не стала от этого менее храброй».

Действие успокоительного кончилось. Лилиан плакала не переставая.

— Думаю, ты можешь кое-чему поучиться у Мэри, — сказал отец, не глядя на нее. Он не любил слез,

не понимал, зачем они нужны. — Она была твоей лучшей подругой, нуждалась в твоей поддержке. Не плачь по ней. Лил. Теперь твои слезы уже наверняка ни к чему. А плакать от жалости к себе — признак слабости. Что это тебе дает? Вот ты плакала, и что — станешь сильнее? Или храбрее? Чтобы выжить в этом мире, нужно быть храбрым. Лил. Жизнь вовсе не такая уж сладкая и радужная. Твоя подруга Мэри могла бы тебе это сказать. Но ты предпочитаешь прятать голову в песок. Вряд ли я сумею понять или оправдать тебя. Я разочарован в тебе, Лил. Вот не думал, что мой ребенок будет так себя вести. Нужно вознаграждать храбрость, превозносить ее, а не стесняться.

А потом, через много лет, наступил последний вечер ее брата Джейсона на родной американской земле. В этот вечер она была с ним. Он думал только о предстоящих битвах. Лицо брата горело, источая тот же устрашающий пыл, который она так часто замечала в лице отца. Воодушевление Джейсона было так велико, что Лилиан не стала пускать в ход ни одного из заготовленных заранее доводов, хоть и дала себе слово использовать этот последний вечер, чтобы отговорить его от вояжа в Европу. Когда пришло время начать разговор, слова застряли у нее в горле. Лилиан уступила силе убежденности Джейсона и поэтому наутро увидела, как транспортный самолет уносит его в свинцово-серое небо. Она даже не сделала попытки убедить брата остаться.

— История с Мэри как бы повторилась еще раз, — говорила Лилиан внимавшему ей Дэвиду Тернеру. — У меня не хватило духу сделать это. А через семьдесят два часа мертвый Джейсон уже лежал на берегу в Анцио.

Тернер подался вперед. В луче света его густые иссиня-черные волосы заблестели.

— А вам не кажется, — мягко произнес он, — что вы возлагаете на себя слишком большую ответственность, Лилиан? Давайте на минуту представим, что вы поговорили с братом. Неужели вы думаете, что ваши слова могли бы его переубедить?

Лилиан подняла на него глаза.

— Кроме того, ему был отдан приказ. Даже сумей вы отговорить его, а это маловероятно, что он смог бы сделать? — Дезертировать? — Тернер покачал головой. — Нет, ход событий уже нельзя было изменить.

— Это нужно мне самой, — упрямо ответила Лилиан.

— Что именно?

— Набраться смелости.

— Несмотря на то что говорит вам отец, генерал, на свете много трусов. Мудрость, Лилиан, состоит не в том, чтобы воевать друг с другом, а в том, чтобы понимать исторические закономерности. — Тернер взял ее за руку. — Неужели вы не видите, что вам незачем равняться на отца? Он милитарист, всю жизнь навязывавший свою волю другим. В конце концов, в этом состоит его предназначение. Его извращенная философия искалечила бы вас. Вы плачете, а он говорит, что вы слабая. Вы не выносите смерти, а он обвиняет вас в слабоволии. В детстве это случалось так часто, что вы сами поверили этой чепухе. Разве без меня вы этого не знали?

Конечно, не знала. Только теперь она уразумела истинную причину своих поступков. И глубину своей ненависти к отцу и всему тому, что он олицетворял собой. А уразумев, поделилась всем этим с Тернером. И ей стало легче. Тернер — спасибо ему — все понял и помог Лилиан избавиться от того, что она всегда считала слабостью. Потому что так говорил ей отец!

О, как она ненавидела отца! И все благодаря Дэвиду Тернеру.

* * *

— Ты изменился.

— Правда? — спросил Филипп. — В чем же?