Жадный, плохой, злой
Шрифт:
– Ей дочурка твоя на прощание шепнула, что и как. Боялась, что десятого сентября любимый папочка что-нибудь напутает и встреча не состоится. Вот и попросила добрую тетеньку напомнить папе, что и как. – Душман торжествующе захихикал. – Ах, какая любящая девочка, какая заботливая! Ты ведь не простишь себе, если с ней случится что-нибудь плохое, да, писатель? – Он опять повернулся ко мне, и искры, пляшущие в его торжествующих глазах, показались мне частицей адского пламени. – Иди за кассетой, – сказал он, насладившись моим бледным видом. – У тебя осталось одиннадцать
– Сука Ириша, – процедил я в бессильном гневе, – ох и сука!
Душман протестующе покачал головой:
– Это ты зря, писатель. Она не хотела тебя продавать, отмалчивалась до последнего. Но я ведь на корт пригласил ее не в теннис играть и не раком пялиться, как некоторые. – Он насмешливо хрюкнул. – Так что выхода у тебя нет, писатель. Чеченцев после взрыва по всей Москве щемят, они за доказательство своей невиновности на все готовы. А ты своих предупредить не успеешь, тебя отсюда охранники не выпустят… Подумай, каково это, когда твои жена и дочь заложницами окажутся. Прелестная маленькая девочка и любимая жена среди разного сброда в каком-нибудь вонючем подвале… Ну? Идешь за кассетой? У тебя еще десять минут.
Я тупо смотрел, как Дубов усадил на колени хмельную Белоснежку и скармливает ей кусочки мяса. Она сотрясалась от смеха, как несвежая белорыбица, а ее подруга что-то цедила из стакана с таким мрачным видом, словно вот-вот собиралась отхватить кусок стекла и перемолоть его своими зубами.
– Я сдам тебя твоему боссу, Душман, – выдавил я из себя. – Вот прямо сейчас и сдам.
– Не сдашь. Если он узнает про пропажу кассеты, тебе не жить. Просто ты окажешься между двух огней, вот и все.
Душман был прав. Мне оставалось только принять его условия. Но как можно отдать вещь, которой у тебя нет? Вся надежда оставалась на Иришу, на то, что мне удастся смягчить ее сердце.
– Давай перенесем разговор на завтра, – предложил я, удивляясь тому, как хрипло звучит мой голос.
– Никаких завтра. Сейчас. Ровно через… – Душман бросил взгляд на часы, – …через восемь минут. И учти, писатель: ты еще должен успеть сходить в свою комнату и вернуться обратно.
Я искал выход, а мозг отсчитывал секунды, которых у меня оставалось все меньше и меньше. На второй минуте мои глаза остановились на телефоне, который Душман продолжал держать в руке, поигрывая музыкальной кнопочкой включения. Крошечный экранчик загорался зеленым и гас снова. Ему не терпелось высветить цифры номера неведомого мне абонента, дожидающегося звонка Душмана.
Он и Ириша пока оставались единственными носителями информации, смертельно опасной для моей семьи. Помимо меня, только они знали название нужной станции и номер поезда, возле девятого вагона которого меня будут ждать Вера со Светочкой. Их тоже будут ждать.
А виной тому – Ириша и Душман.
Заглянуть в глаза Ирише у меня пока что не было возможности. До Душмана было рукой подать – он по-прежнему сидел рядом и выжидающе поглядывал на меня, показывая растопыренную пятерню: пять минут, писатель, у тебя еще пять минут.
– Мерзавец!
Моя шпага с присвистом взмыла вверх, чтобы обрушиться на телефонную трубку, лежащую на ладони Душмана. Пластмассовый корпус лопнул с сочным хрустом раздавленной улитки. Пока он тупо смотрел на обломки и кровь, выступившую из разреза на коже, я пнул его ногой и потребовал:
– Вставай, вонючий хорек! Сейчас ты ответишь за свои слова!
Дубов, едва не уронив на траву свою млеющую Белоснежку, возмутился:
– В чем дело, писатель? Нажрался, что ли? Буйствуешь во хмелю?
Я действительно пошатывался, но в меру, чуть-чуть. Главное, не перегнуть палку. Все должно выглядеть естественно.
– Пусть этот хорек повторит, как он назвал вашу дочь! – воскликнул я, делая вид, что язык у меня слегка заплетается.
– Как я ее назвал? – Душман все еще изумлялся, не понимая, что за представление я здесь затеял.
Никто из присутствующих этого не понимал. Дубов таки сбросил с колен балерину, и она сидела на траве, раскинув ноги, как всеми забытая кукла. Вторая служительница Терпсихоры опасно накренилась вместе со своим легким стульчиком назад. Оба охранника, которые прогуливались вокруг нашей пирушки, давно успели извлечь из-под мышек свои стволы и теперь приближались ко мне с двух сторон, вкрадчивые, как коты, одновременно нацеленные на одну и ту же добычу.
– Как ты ее назвал? – зловеще переспросил я Душмана. – Ты предлагаешь мне повторить твои грязные слова? Нет! – Я покачал головой. – Я и сам не повторю эти оскорбления, и другим не позволю! Бери шпагу, ублюдок. Я вызываю тебя на поединок!
– Владимир Феликсович! – Душман повернулся к своему хозяину, прося взглядом защиты. – Этот идиот все врет, я…
Вжик! Клинок рассек ночной воздух и плашмя прошелся по физиономии моего врага, там, где его борода соединялась с усами. Я увидел только один зуб, выплюнутый Душманом, но, думаю, их было гораздо больше.
– Фладимиф Феликфофиф!..
Удар по губам подпортил Душману не только настроение, но и дикцию, и это было очень кстати, потому что я не собирался давать ему возможность попусту болтать языком. Он уже сказал все, что хотел. Вполне достаточно, чтобы молчать всю оставшуюся жизнь, которой я отмерил ему самую малость.
– Что он говорил про Иришу? – Дубов встал, и это получилось бы у него очень величественно, если бы он не пошатнулся.
Ощущая на затылке дыхание приблизившегося охранника, я зло выкрикнул:
– Ваш верный холуй грязно, клеветнически оскорбил ее! Я этого не потерплю! Я заставлю его проглотить эти грязные оскорбления!
Мой театральный монолог завершил не менее театральный взмах шпагой. После моего повторного хлесткого жеста Душман уже не пытался оправдываться, а только зажимал рот ладонью, но кровь все равно свободно просачивалась сквозь пальцы.
– Взять его! – заревел Дубов.
Его указующий перст устремился не на меня, отважного рыцаря, вступившегося за его обожаемую дочь, а на негодяя, запятнавшего ее честь.