Жак Отважный из Сент-Антуанского предместья
Шрифт:
— Ломайте дверь! Здесь! Здесь! — в каком-то странном волнении кричал он и тут же пояснил: — В долгие часы моего заключения, которому я не предвидел конца, я начертал на спинке стула с задней стороны проклятья Бастилии. Я писал их без всякой надежды на то, что они исполнятся, но вы осуществили сегодня мои пожелания. А сейчас здесь, наверное, томится какой-нибудь другой горемыка. Освободим же его!
Когда победители вместе с Манюэлем дружно выломали двери, они увидели, что камера пуста.
— Никого нет! — с некоторым разочарованием в голосе произнес Манюэль.
Затем он бросился к стулу, схватил его и повернул
— Смотрите! Слушайте! — И он стал читать вслух нацарапанную ножом, выцветшую, плохо сохранившуюся надпись: — «Бастилия! Здесь заковывают в цепи ум, помыслы, желания, волю… Здесь люди обречены умирать заживо. Так пусть же народ разрушит твои темницы! И если одного Парижа будет мало, чтобы раздавить твою надменную твердыню, пусть восстанет вся Франция! Пусть на тебя опрокинутся твои стены и ад разверзнется под тобой! О, если бы я мог увидеть твои пушки, обращенные в пепел и прах, встретить последний вздох твоего последнего коменданта, о, тогда я был бы готов умереть от счастья!»
Все спешили обнять Манюэля, пожать ему руки.
— Смерть коменданту! — таков был единодушный клич народа.
Люди, овладевшие Бастилией, еще не знали о его смерти, но их слова были приговором не только де Лоне. В них звучала угроза всем тем, по чьей воле была воздвигнута Бастилия и другие столь же страшные тюрьмы.
Между тем народ не расходился с площади Бастилии, требуя ее немедленного разрушения.
— Да, да, прочь эти толстые стены, эти башни, эти страшные казематы! Мы взяли Бастилию, но этого мало! Сроем ее до основания. И пусть почва, на которой она стояла, будет очищена другим памятником, воздвигнутым в честь народной победы и торжества свободы. Национальное собрание обсуждает сейчас законы, говорит и действует в Версале. Разрушенная Бастилия тоже заговорит, и ее голос услышат во всем мире!
Эти слова произнес Дантон, один из любимейших ораторов Пале-Рояля. Тотчас его окружили со всех сторон.
— Однако, друзья, мы сделаем это еще не сегодня, — продолжал он. — О разрушении Бастилии будет издан специальный декрет.
Несмотря на слова Дантона, к которому все прислушивались с уважением, народ еще долго теснился на площади, где покоренная Бастилия еще не была снесена с лица земли. В эту достопамятную ночь никто в Париже не сомкнул глаз. В Ратуше тоже не спали. Под радостные клики в зал Ратуши народ внес на руках гвардейца Эли, который стал сегодня героем дня и сейчас был увенчан лавровым венком. О его мужественном поведении говорили все. Напрасно старался Эли отклонить от себя почести, тщетно утверждал, что он действовал, как и все, повинуясь желанию видеть Францию счастливой, а Париж — освобожденным от призрака Бастилии. Толпа силой поставила его на стол, чтобы все могли его видеть. Всклокоченные волосы, разгоряченное лицо, разорванное платье, ружье в правой руке, промокшая от крови повязка на плече — все придавало ему воинственный вид.
В левой руке Эли держал связку ключей от Бастилии. Вместе с другим трофеем — сбитым с башен Бастилии знаменем — их торжественно вручили выборщикам. Поднесли им и взятый у коменданта устав Бастилии, а затем сложили к ногам избранников народа серебро, посуду, золотые часы с бриллиантами, принадлежавшие коменданту. Один из тюремщиков, следовавший за толпой, принес деньги — пять тысяч ливров, отданные ему утром на сохранение комендантом. Никто и не помыслил
Так закончился в Париже день 14 июля 1789 года, вошедший в историю.
В Версале узнали о взятии Бастилии только в полночь.
Король имел все основания быть недовольным днем 14 июля. Его охота в этот день была столь неудачна, что в сердцах он записал в своем охотничьем журнале против этой даты: «Ничего!»
Когда же новость: «Бастилия взята!» — дошла до его слуха, он воскликнул:
— Да это бунт!
— Нет, государь, — ответил докладывавший ему герцог де Лианкур, — это не бунт, а революция!
Глава тридцатая
ЧТО СКАЗАЛА БАБЕТТА?
Нога у Жака распухла, и опухоль на месте ушиба росла с каждым часом. Вызванный Франсуазой врач сделал ему перевязку, положил какую-то мазь, и Жаку стало легче.
Когда Жак вернулся домой после взятия Бастилии, сестры встретили его как героя. И даже тетя Франсуаза смекнула, что в наступившие непонятные времена иметь дома «своего» покорителя Бастилии не так уж плохо. Положа руку на сердце, она не могла бы сказать, на чьей она стороне и согласна ли с тем, что убили де Лоне — коменданта, которого на эту должность поставил сам король. В то же время, как и почти все жители их квартала, она была рада, что перед ее глазами не будет больше стоять грозным призраком крепость.
Сестры почти не оставляли Жака, которому доктор рекомендовал посидеть дня два-три дома с вытянутой ногой. Девушки были полны сочувствия к пострадавшему и наперебой засыпали его расспросами. Как все произошло, как убили де Лоне, как Жак получил ранение, неужели он и в самом деле вместе с Шарлем участвовал в разрушении крепости? Все хотелось им узнать. И Жак, который был скуп на слова, когда дело касалось его собственного поведения во время штурма, не жалел красок, когда описывал мужество Шарля и его стойкость.
Несмотря на неожиданно ласковую встречу дома и заботы о нем всех трех сестер, Жаку было не по себе. Прошло уже несколько дней, а ему все не удавалось остаться наедине с Бабеттой и поговорить с ней по душам, а ему так этого хотелось! К тому же после всего, что он видел там, на площади Бастилии, уютная квартирка тети Франсуазы, где все блестело чистотой, озабоченные домашними делами девушки, горка книг, которую он оставил неразобранной в столовой и которая словно ждала его возвращения, — все говорило о ничем не нарушаемой мирной жизни. Неужели все осталось так, как было? И буря, пронесшаяся над Бастилией, не коснулась этого дома и других? Ведь сегодня все должно не походить на то, что было вчера, а завтра — на то, что было сегодня. И эта улица, и дом, и квартира, и люди, живущие в ней…
Как-то вечером, когда Жак сидел у окна в столовой, ему удалось наконец остаться с Бабеттой наедине. Виолетта почему-то решила, что Жака следует напоить липовым чаем, и исчезла в кухню. Но разговор, которого так жаждал Жак, как-то не клеился.
Ему больше всего хотелось в эту минуту узнать, кто была та девушка с кувшином холодной воды. Если б это и в самом деле была Бабетта! И, словно угадав его мысли, Бабетта робко сказала:
— Матушка не выпускала нас из дома все эти дни. Они тянулись без тебя так долго. Но все-таки один раз я выбежала и…