Жаклин Кеннеди. Американская королева
Шрифт:
К воскресному вечеру Джеки успела обойти весь дом, где обнаружила немало сюрпризов. «Представляешь, – воскликнула она, – я нашла в подвале целую армию “каллиграфов”». Эти люди… день-деньской выводили красивым почерком приглашения и карточки с фамилиями гостей…
Кой-какие приметы современности тоже оказались полным сюрпризом. Например, два больших закрытых люка наподобие орудийных портов по обе стороны от двери, ведущей из Овальной гостиной в холл второго этажа. Я никогда таких не видел и поинтересовался, что это за штуковины. Президент позвонил, тут же, как по мановению волшебной палочки, появился дворецкий. Президент, который успел выучить имена всего персонала Белого дома, обратился к нему по имени и спросил, что это. Дворецкий открыл один из люков, и там оказался телеэкран. Как выяснилось, в последний год президент и миссис Эйзенхауэр полюбили ужинать у телевизора, причем каждый смотрел свою передачу. Два телевизора понадобились потому, что президент любил вестерны, а миссис Эйзенхауэр предпочитала мыльные оперы.
Джеки выбрала большущее золотое ведерко, размером чуть не с подойник, и оно ожидало нас наверху, в Овальной гостиной, почти до краев наполненное свежей икрой, десять фунтов которой прислал какой-то шапочный знакомый из Палм-Бич, просто в честь их новоселья. Я никогда – ни раньше, ни позже – не видел такого количества икры, тем более свежей… А поскольку к икре подавали Dom Pérignon, бутылку за бутылкой, то всем было хорошо и весело…
Оставаясь наедине, Кеннеди тоже ели с подносов, как Эйзенхауэры, причем каждого обслуживали
Джеки твердо решила, что их частная жизнь останется такой же, как до переезда в Белый дом, и следующим вечером к ним на ужин пришли Чарли и Марта Бартлетт. Джон и Джеки немедля принялись рассказывать о своих планах по изменению убранства Белого дома и сохранению архитектурного ансамбля площади Лафайет, где администрация Эйзенхауэра планировала снести ряд зданий. На следующий вечер экспромтом заглянул Билл Уолтон, который возглавит проектирование площади, пришел он не один, а с писательницей и военной корреспонденткой Мартой Геллхорн. В субботу Джон и Лоррейн Шерман Купер устроили ужин для четы Кеннеди и еще двадцати гостей. Когда Джон и Джеки с заснеженной улицы вошли в дом, романтически озаренный пламенем свечей, все ахнули, поскольку даже те, кто знал их давно, заметили перемену. Лоррейн вспоминала: «Они казались не от мира сего, такие красивые оба, от них исходило почти ощутимое сияние». Как позднее напишет Джо Олсоп, «первый период эры Кеннеди был настоящим праздником».
На выходные по традиции приехал Лем Биллингс. Уэст, старший церемониймейстер Белого дома, вспоминал: «Когда Кеннеди только переехали в Белый дом, Лем приезжал каждый уик-энд, иной раз без предупреждения». По словам Уэста, Биллингс вкупе с Дэйвом Пауэрсом были «этакими придворными шутами». Лем работал в рекламном агентстве в Нью-Йорке и принадлежал к числу тех немногих, кого Кеннеди приглашали и на свои загородные уик-энды. Однако родню Джеки держали на расстоянии. Джанет Окинклосс навещала дочь в Белом доме только по особым случаям; переехав в Белый дом, Кеннеди пригласили ее и Хьюди на чай. «Мне показалось, – писал Уэст, – миссис Кеннеди ведет себя с матерью суховато и официально». Не была она близка и с Роуз, которая раздражала ее, демонстративно присылая сыну и его семье молитвы, четки и всевозможные религиозные атрибуты. Примечательно, что Роуз чаще видели в отсутствие Джеки, и она явно наслаждалась ролью хозяйки Белого дома. Дорис Кэрнс Гудвин писала: «Роуз в ту пору завидовала невестке. Помню, как-то раз Лем Биллингс сказал, что она-то надеялась на роль королевы-матери, но Джеки ее обставила». Невесток Джеки тоже никогда обедать не приглашала; как и Роуз, они обычно хозяйничали в Белом доме в отсутствие первой леди. Уэст вспоминал: «Единственное исключение миссис Кеннеди делала для своего свекра, посла Джозефа П. Кеннеди. Когда отец президента приезжал с визитом, она легко и весело шла с ним под ручку и громко хохотала над его шутками. Лицо у нее было оживленное и счастливое, как в те минуты, когда она играла с детьми».
Еще одним исключением из правила «никакой родни» стали Ли и Стас. Ли, которая, как и Джеки, теперь постоянно числилась в списке самых модных знаменитостей, и Стас с его титулом и международными связями отлично подходили для Белого дома. Джеки, похоже, решила, что сестра и зять должны извлечь максимум пользы из ее нового высокого положения. «Когда Джеки принимала свою сестру, – писал Уэст, – все происходило с таким размахом, словно в гостях высокопоставленная официальная персона. Княгиня Радзивилл спала в Королевской спальне, а ее муж – в спальне Линкольна». Вечеринки, которые Джеки устраивала в честь Ли и Стаса, пользовались огромным успехом, на них специально прилетали знаменитости из Европы и видные особы из Нью-Йорка. «Я храню массу коробок с письмами Джеки, – рассказывала Ли. – Большая часть датирована 1960-ми годами и дальше – вся ее тогдашняя жизнь, она просила меня приехать, писала, чем угодила Джеку, чем не угодила и что бы его порадовало, мы много говорили о детях, старались, чтобы они почаще встречались и вместе проводили лето. Из этих писем видно, как Джеки хотелось, чтобы мы и наши дети как можно чаще бывали вместе. Первые три Рождества в 1960-х мы провели в Палм-Бич, где жили и почти все лето».
Джеки получила то, что хотела, пусть даже порой приходилось рвать старые дружеские связи. Аластер Форбс серьезно повздорил со Стасом, что в конечном счете положило конец и давней дружбе с Джоном. Форбс писал: «Мне стало ясно, что его отношения с женой очень зависят от его отношений с ее семьей. Здесь действовали два фактора. Во-первых, Джеки вела себя превосходно, была сущим сокровищем и никоим образом не вмешивалась в его политическую карьеру. Поэтому Джону искренне, всем сердцем хотелось отблагодарить жену, а он знал, что Джеки очень радовалась, когда сестра могла по максимуму воспользоваться связями с Белым домом». Для Радзивиллов «связи» носили не только чисто светский характер, близость к Кеннеди открывала новые возможности для бизнеса.
В воскресенье 29 января 1961 года Кеннеди устроили прием для членов правительства и их заместителей – всего для пятнадцати сотрудников администрации. Политиков пригласили с женами и детьми, присутствовала и пресс-служба Белого дома. Репортеры, привыкшие к чопорным приемам в холодных залах эпохи Эйзенхауэра, где не разрешалось курить и не подавали алкоголь, были поражены переменами. На следующий день газеты пестрели заголовками вроде «Теперь Белый дом стал настоящим домом». В столовой появился бар, гостям разрешили курить, для чего повсюду расставили пепельницы. В каминах потрескивали дрова, а комнаты украсили роскошными композициями из живых цветов: в Красной комнате стояли серебряные ведерки с тюльпанами и алыми гвоздиками, а в Синей комнате – с белыми тюльпанами и желтыми гвоздиками. Неформальная праздничная атмосфера стала результатом героических недельных трудов миссис Меллон (подруги и новой наставницы Джеки), Систер Пэриш и Тиш Болдридж. Чтобы оживить мрачный особняк, Систер Пэриш всю эту неделю целыми днями обходила комнаты, проверяла камины и расстановку пепельниц. Рейчел Ламберт Меллон, прирожденная флористка, привезла из своего виргинского имения Оук-Спрингс не только свежие цветы, но и садовника, а также помощницу-флористку, которая составила букеты в непринужденном стиле фламандских натюрмортов, в корне отличные от прежних унылых композиций. Скучные пальмы отправили в изгнание. Однако помимо комплиментов раздавались и негодующие возгласы: в доме главы государства подавали алкоголь, как можно! Кеннеди, очень щепетильный по части имиджа, рассердился на Тиш, обвинив ее в появлении бара. «По вашей милости у меня сразу неприятности», – посетовал он.
Главным инструментом в управлении Белым домом стал для Джеки старший церемониймейстер Дж. Б. Уэст, фактически директор-распорядитель Белого дома, который служил и трем предыдущим президентам – Рузвельту, Трумэну и Эйзенхауэру. Почти три года они вместе с Джеки трудились над преображением резиденции, что явилось для Уэста совершенно новым опытом:Мне предстояло перестроить управление Белым домом, раньше здешнее хозяйство велось традиционно, регламентированно, учрежденчески, теперь же предпочтение отдали обычному семейному дому. Отныне я занимался ампирными столами и кроличьими клетками, размещал махараджей и пони, плавал на пароходе по Потомаку и носил маскарадные костюмы; должен сказать, я наслаждался – самой интересной и творческой работой за всю мою бытность церемониймейстером.
Новая первая леди изменила Белый дом до неузнаваемости, подчинив его своему утонченному образу жизни. Но важнейшая перемена – это присутствие самой Жаклин Бувье-Кеннеди. На тридцать лет моложе всех предыдущих первых леди, у которых я работал, она, как я обнаружил, была необычайно многогранной личностью: на публике элегантная, надменная, полная чувства собственного достоинства, настоящая королева, а в быту простая и озорная. Она обладала железной волей и твердостью, говорила тихим голосом, была такой нежной и вкрадчивой, что с легкостью навязывала людям свою волю, а они об этом даже не догадывались…
В Палм-Бич, восстанавливая здоровье, Джеки прекрасно справилась с домашним заданием: к переезду в Белый дом она изучила буквально каждый его сантиметр, знала точно, какую мебель возьмет с собой, до мельчайших деталей продумала убранство семи комнат, отведенных для семьи на втором этаже. Уже на следующий день после инаугурации в эту часть Белого дома прибыла бригада маляров, сантехников, плотников и электриков. Как только комнаты отремонтировали, там расставили новую мебель, постелили ковры и развесили картины. А Джеки тем временем бродила по зданию, отыскивая «сокровища» и истребляя «кошмары». Со стен комнат верхнего этажа исчез «пронзительно-розовый имени Мейми Эйзенхауэр», гостевые комнаты времен Трумэна, напоминавшие гостиничные номера, превратились в детскую для Каролины с нежно-розовыми обоями в цветочек, белой кроваткой с балдахином и лошадками-качалками и в комнату для Джона-младшего, оформленную в бело-голубой гамме. Гардеробная стала спальней Мод Шоу. «Ей много не нужно, – сказала Джеки. – Просто поставьте плетеную корзинку для ее банановых шкурок и маленький ночной столик, чтобы было куда положить вставную челюсть». Оборудовали новую семейную столовую и кухню, которую спроектировали Систер Пэриш и французский шеф-повар Рене Вердон. Раньше там жила теща президента Эйзенхауэра. «Я хочу, чтобы мои дети росли в более уютной обстановке, – сказала Джеки. – А эта комната больше похожа на пещеру».
Спальни Кеннеди тоже отличались от спален прежних хозяев Белого дома. Эйзенхауэры делили самую большую спальню, которую Джеки выбрала для себя. Первый эскиз, сделанный в расчете на президента, она отвергла, сказав, что «дизайн слишком строгий, а комната прежде всего моя». Она позаимствовала в одной из давних гостевых комнат кровать с балдахином и, памятуя о больной спине мужа, положила на нее специальный матрас из бычьего волоса. Джеки заказала два таких матраса: один – чтобы муж брал его в поездки, а другой положила на его половину своей королевской кровати. За две недели Джеки полностью израсходовала 50 тысяч долларов, выделенных на переделку интерьера всего Белого дома, деньги ушли только на комнаты для семьи, на парадные залы и офисы средств не осталось. «Я знаю, деньги у нас кончились, мистер Уэст, – сказала Джеки, – ну да ничего, мы найдем способ добыть настоящий антиквариат».
«Я хочу сделать Белый дом лучшим домом в стране, – сказала Джеки адвокату Кларку Клиффорду, которого Джон 6 февраля пригласил на обед, чтобы обсудить с ним планы жены. – Вы знаете, сколько людей ежедневно бывает в Белом доме? Нужно, чтобы они им гордились».
Клиффорд предупредил Джона и Джеки, что осуществлять задуманное необходимо с величайшей осторожностью, не оскорбляя чувств простых американцев, для которых Белый дом – «священная корова». Он напомнил, что это собственность правительства и президент занимает ее лишь временно, поэтому во избежание политических проблем надо тщательно подготовить юридические обоснования. Джон немедля насторожился. Он попросил Клиффорда разработать базовые документы, легитимирующие деятельность Джеки в Белом доме. «23 февраля 1961 года, всего через месяц после инаугурации, – писал Клиффорд, – Джеки представила первые результаты наших усилий, а именно Комитет изящных искусств при Белом доме, который должен заниматься поисками “аутентичной мебели времен постройки Белого дома и сбором средств на приобретение означенной мебели в дар Белому дому”».
Поскольку все связанное с Белым домом по сути своей вопрос политики, проекту Джеки требовалось обеспечить не только железную законность, но и поддержку самых именитых искусствоведов и антикваров США. Все твердили, что Джеки необходимо привлечь Генри Дюпона, мультимиллионера, создателя музея-усадьбы Винтертур (под Уилмингтоном, штат Делавэр), самого авторитетного знатока американской мебели и предметов декора периода 1640–1840 годов. Его кандидатуру активно продвигала и Джейн Райтсман, консультант Джеки по старинной французской мебели и декору, которой не было равных по части связей с музеями и коллекционерами. Того же мнения придерживался Уилмарт Льюис. 4 февраля Джеки написала дяде Уилмарту, что «мамочка» сообщила о его плане привлечь Дюпона, и пошутила: столько людей изъявили готовность поговорить от ее имени с Дюпоном, когда он вернется из карибского круиза, что, как только «бедняга» сойдет на берег, на него набросится целая толпа.
Когда Дюпон вернулся из круиза в свою зимнюю резиденцию в Бока-Гранде (штат Флорида), Джеки вместе с Джейн Райтсман вылетела туда из Палм-Бич в надежде уговорить Дюпона возглавить создаваемый комитет. Хотя Джеки и Джейн приехали в брюках, а остальные дамы, приглашенные на обед, были в нарядных платьях и шляпах, Дюпон не устоял перед обаянием Джеки, да и ее деловой подход к проекту тоже произвел на него впечатление. Она привезла с собой папки и книги из Библиотеки конгресса, которые изучала всю зиму, и они сообща обсудили возможность реставрации и планы Комитета изящных искусств, каковой будет осуществлять надзор. Как сказала Джеки, «без Дюпона мы бы мало чего достигли, но, как только он согласился возглавить комитет, я поняла: критики не будет. Это был самый счастливый день для нашего проекта».
Джанет Фелтон Купер, приглашенная в качестве секретаря Комитета изящных искусств, особо отметила эти слова Джеки. Дюпоны обретались на таких головокружительных высотах старой республиканской финансовой аристократии, какие даже самой Джеки были не вполне знакомы. Джанет Фелтон вспоминала, как пришла в Белый дом – задолго до начала ее секретарской работы в конце 1961 года, – и именно тогда, 29 апреля 1961 года, Дюпон совершил свою первую экскурсию по Белому дому, или, по его выражению, «обход». «Мы обошли все помещения и в самом деле обнаружили несколько антикварных вещей, в том числе пару ломберных столиков в Зеленой комнате; Джеки сказала: “Эти столики – подарок миссис Крауниншилд”. Дюпон кивнул: “Знаю, она моя сестра”. Столики были подарены еще при Рузвельте, и Джеки не знала, что миссис Крауниншилд – сестра Дюпона. Так мило… Но я совершенно уверена, – добавила Джанет Фелтон Купер, – поддержка Дюпона обеспечила законность всего проекта, иначе он бы мигом рухнул, потому что Джеки слыла молодой вертихвосткой, была женой демократа да еще невесткой Джо Кеннеди». Будущий куратор Белого дома Уильям Элдер-третий писал: «Истеблишмент видел в Кеннеди своего рода недругов, политических противников. Не та партия, не то происхождение».
«И не тот класс», – добавлял Джеймс Кетчем, впоследствии сменивший Элдера на посту куратора. Генри Дюпон считался не только «крупнейшим коллекционером американского антиквариата», но и «крупнейшим специалистом в области американского исторического декора». Таким образом, подключив его к своему проекту, Жаклин Кеннеди разом убила двух зайцев: обеспечила историческую и художественную законность проекта в глазах общественности и получила поддержку мощной сети торговцев предметами старины и коллекционеров.