Жаклин Кеннеди. Американская королева

Брэдфорд Сара

На следующей неделе состоялся официальный ужин в честь тунисского президента Бургибы и его жены. Джеки в шифоновом платье выглядела потрясающе. Затем опять уик-энд в Глен-Оре… Внешне ничто не выдавало огромного эмоционального напряжения, какое она тогда испытывала.

Маска королевы скрывала и стресс, и упадок сил, зато наедине с собой Джеки курила сигарету за сигаретой и грызла ногти. Временами она чувствовала, что находится на грани нервного срыва. По словам Артура Шлезингера, порой она чуть не плакала: «О Джек, прости, я никуда не гожусь». А он отвечал: «Я люблю тебя такой, какая ты есть». Молодой Робин Дуглас-Хьюм, племянник друга Кеннеди, Уильяма, большой поклонник женщин, вдобавок любовник принцессы Маргарет, не раз имел с Джеки долгие задушевные беседы, и в бытность ее первой леди, и позднее. Впервые они встретились на каком-то небольшом приеме. Контраст в поведении между Джеки и ее мужем бросался в глаза. «Он непринужденно общался с гостями и, казалось, наслаждался каждой минутой, сыпал провокационными вопросами, остроумный, агрессивный,

красивый, а его жена держалась в тени, ни с кем особо не общалась, предпочитала сидеть и беседовать с кем-то одним…» Джеки показалась Робину загадочной, слегка отстраненной, сдержанной, учтиво-внимательной и невероятно привлекательной. Лишь много месяцев спустя в ходе разговора, затянувшегося за полночь, он обнаружил, что под внешней невозмутимостью бушуют напряжение и фрустрации. Те часы, когда Джеки открыла ему свою душу, Робин назвал «эмоционально тяжелейшими в своей жизни…». Ему показалось, что «ее буквально поставили в такое положение, где она редко, если вообще могла полностью быть собой, говорить что думала, смеяться, просто что-то делать, куда-то пойти, заплакать, выпить, не опасаясь стать жертвой общественного мнения, политических сплетен или светских пересудов… и хотя все это вызывало у нее отвращение, она была вынуждена терпеть, по причине лояльности мужу. Джеки была настоящей “птичкой в золотой клетке”, слишком умная, слишком гордая, слишком упрямая, чтобы принять свое заточение как часть цены, какую должна заплатить.

Непонятая, беспомощная, разочарованная, она вдруг, без всякого предупреждения, превращалась в царственную первую леди, перед которой невольно хотелось склониться в глубоком поклоне, как в Средневековье, а затем, опять же без предупреждения, вдруг обрушивала на кого-нибудь град колкостей за пресмыкательство и высмеивала помпезность политики и снобизм выскочек…».

Робин Дуглас-Хьюм угадал ее внутренний конфликт и то, как трудно ей «примирить глубокую личную неприязнь к социальной роли “первой леди и первой матери” с огромной преданностью мужу и детям и горячим желанием не подвести их». За день до звонка Джона из Вашингтона Дуглас-Хьюму стали известны слухи о проблемах в их семейной жизни, но он поверил, что «радость, с какой Джеки рассказывала о звонке мужа, была неподдельной. Это было трогательное, почти детское проявление большой любви, о которой, как мне показалось, Джеки легче поведать мне, постороннему человеку, нежели мужу…».

В эмоциональном плане Джон и Джеки так и остались двумя айсбергами, как она изначально говорила. Сдержанность Джеки в отношениях с близкими побудила обоих ее мужей жаловаться на ее холодность; а ей было проще объясниться на бумаге, как видно из любовного письма к Джеку, написанного в октябре 1963 года, за несколько недель до его трагической гибели. Джон, внешне скорее экстраверт, в свою очередь держался сдержанно. Неумение Джеки общаться с мужем и его неумение общаться с нею так же легко, как с другими женщинами, стали источником подлинного разочарования, вдобавок Джон неосознанно унизил жену до уровня домохозяйки, хотя интеллектуально она, безусловно, была способна на большее. Позднее Джеки писала, что муж относится к ней как «к викторианской жене». Кроме того, его постоянные измены причиняли ей сильную боль, которую она благородно скрывала. О тогдашних обидах она рассказала своей подруге Карли Саймон только в последние годы жизни. Но в долгой битве за первое место в жизни мужа ей, по иронии судьбы, помогал статус звезды, ненавистный и одновременно лестный.

Первый признак того, что Джеки становится звездой первой величины за пределами Соединенных Штатов, обнаружился во время визита в Канаду, к которому ее так заботливо готовили Джон и доктор Джекобсон. Канадский посол в Вашингтоне предупредил, что канадцы – народ суховатый; королева Елизавета II и та обычно расстраивалась из-за прохладного приема в Оттаве. Но когда кортеж Кеннеди направлялся из аэропорта в резиденцию генерал-губернатора, толпа вдоль дороги аплодировала, кричала и скандировала: «Джеки! Джеки!» На официальном ужине для сотни гостей, как сообщил Time, «все, точно по команде, повернули головы и устремили взгляды на Джеки в белом шелковом платье-футляре». На следующий день члены канадского парламента при ее появлении забарабанили по столам, устроив своего рода салют. Учитывая щекотливый подтекст отношений Канады и США, прием, который канадцы оказали обоим Кеннеди, действительно был из ряда вон выходящим.

Минул всего месяц после катастрофы в бухте Кочинос, когда Джон, желая показать свою силу и энергию, перенапрягся, сажая дерево дружбы, и повредил спину. К моменту возвращения в Штаты он едва мог ходить, и помощники радировали о необходимости доставить к трапу самолета костыли. Доктор Джекобсон возобновил лечение, чтобы подготовить президента и его жену к предстоящей поездке по Европе. 23 мая его вызвали в Вашингтон, ночным рейсом он с другом Джеки Марком Шоу вылетел в столицу и в 11 утра отправился в Белый дом, спрятав медицинские принадлежности в чемоданчике-дипломате. На семейной половине Джекобсон сначала переговорил с Джеки, она пребывала в достаточно хорошем расположении духа, но «тревожилась по поводу предстоящей вскоре поездки в Европу и напряженного расписания». Джекобсон назначил ей «обычное лечение», вероятно, привычную дозу амфетаминов с витаминами и еще какими-то загадочными ингредиентами. Затем Джекобсон прошел к президенту, который лежал в постели, стараясь не бередить спину; Кеннеди не представлял себе,

как выдержит в Европе долгие часы сидя и стоя. Доктор Травелл обезболивала его с помощью спрея этилхлорида, но Джекобсон тут же отмел этот метод как устарелый и неэффективный: «Я показал ему упражнение для укрепления мышц спины, а потом назначил лечение, которое не только уменьшит местные боли, но и придаст сил для борьбы со стрессом». Президент встал с постели, заявил, что ему уже лучше, и попросил Джекобсона сопровождать его в Европу.

Из-за болей и стресса Джон злоупотреблял анальгетиками, постоянно прибегал к обезболивающему спрею и новокаину, прописанным доктором Травелл, колол себе кортизон и «волшебное средство» доктора Джекобсона, а втайне принимал и другие лекарства. Обеспокоенная Джеки показала Джекобсону упаковку демерола, найденную у мужа в ванной. Это сильное болеутоляющее, смесь петидина и парацетамола, очень быстро вызывает привыкание. Джекобсон спросил, кто его выписал. Оказалось, Джон за спиной у медиков получил лекарство от одного из спецагентов. Джекобсон пробыл в Вашингтоне еще четыре дня, продолжая лечить Джона и Джеки, после чего вернулся в Нью-Йорк.

31 мая, подлечившись инъекциями Доктора Здоровье, первый президент эпохи реактивных скоростей и первая леди вылетели в Европу на новом самолете, спроектированном знаменитым Реймондом Лоуи. Следом, на борту пассажирского самолета компании Air France, в Париж вылетел доктор Джекобсон: его имя в списках официальной делегации не значилось. Он вез с собой и чемоданчик, полный секретов. Перед самым отлетом Джекобсона вызывали к президенту, поскольку во время перелета из Вашингтона в Нью-Йорк у Кеннеди начались сильные боли в спине, а в субботу вечером его вызвали к Джеки после парадного ужина в Версале. Вся делегация пребывала в превосходном настроении после великолепного приема, устроенного де Голлем. Джеки блистала на приеме и, как сказал Джекобсон, «была невероятно разговорчива по сравнению с обычной ее немногословностью». Затем Джекобсон отправился к президенту, и тот попросил его еще раз зайти наутро.

Именно в этой поездке, как говорил сопровождавший Кеннеди Энджир Биддл Дьюк, Джон вполне осознал, что его жена – настоящая звезда и огромная политическая поддержка. Самому Кеннеди иностранные языки не давались, поэтому он восхищался умением Джеки говорить по-французски, а также ее познаниями в истории страны и природным очарованием, которое пленяло европейцев. Сердца простых парижан тронуло, что предки первой леди – выходцы из Франции и что она год училась в Сорбонне, а высший свет, негативно настроенный к американцам, знал первую леди как прелестную Жаклин Бувье. Среди гостей на парадном ужине в Версале присутствовал ее давний поклонник Поль де Гане, которого специально пригласили по ее просьбе.

Виконтесса Жаклин де Риб, самая элегантная женщина в Париже, организовала для Джеки лучшего парикмахера, чтобы тот занялся прической первой леди. Джеки заранее тщательно продумала свой гардероб, намереваясь сразить французов. По словам Живанши, через Мэри Галлахер она попросила «приготовить для этой особенной поездки полный гардероб, но под строгим секретом… Только в последнюю минуту – за час до отъезда в Версаль – миссис Кеннеди позволила нам сказать, что все ее наряды заказаны у нас». Живанши сшил тогда пальто и платье из розовой шерсти и роскошный вечерний туалет, в котором она появилась на банкете в Версале и при виде которого де Голль произнес: «Вы словно сошли с картин Ватто, мадам». Выбор платья от французского дизайнера можно было оправдать как комплимент французским хозяевам. На самом деле изумительное палево-розовое кружевное платье, в котором Джеки появилась на официальном приеме в Елисейском дворце, по замыслу тоже было французским. Когда пресса опубликовала эскиз платья от Кассини, жена одного высокопоставленного французского чиновника обнаружила, что заказала очень похожее платье из весенней коллекции Пьера Кардена, «настолько похожее, что парижские кутюрье не могли поверить своим глазам», как отметил наблюдательный журнал Women’s Wear Daily. Но время критики отошло в прошлое. Time присвоил Джеки титул «первой леди моды». За сто дней с момента официального вступления Джона в должность Джеки штурмом взяла мир. Продемонстрировала всему свету, что жена американского президента может быть красивой, стильной, умной, элегантной. Джеки заставила Америку гордиться ею, и не в последний раз.

Для молодого американского президента встретиться с великим де Голлем на его территории было все равно что для Даниила попасть в ров со львами. Именно во Франции были особенно сильны антиамериканские настроения: инспирированная ЦРУ операция в бухте Кочинос, направленная против героев-революционеров Фиделя Кастро и Че Гевары, вызвала негодование интеллектуалов и левых, при этом американскому президенту, которого поражение на Кубе выставило слабым и нерешительным, было необходимо сгладить означенное впечатление, поддержав западный альянс перед лицом угрозы со стороны Советов прежде всего в отношении Берлина. Хрущев называл этот город «гноящейся раной». Окруженный коммунистической Восточной Германией, Берлин был разделен на Восточный и Западный; западную часть оккупировали три западные державы – США, Великобритания и Франция, а восточную – СССР. Многие жители бежали из восточного сектора на «капиталистический Запад», и, чтобы положить этому конец, Хрущев пригрозил подписать мирный договор с ГДР и пресечь возможность западной помощи городу. Не исключал он и военное столкновение, даже с применением атомного оружия. Кроме того, важное место он отводил и защите Кубы от вторжения США.