Жаклин Кеннеди. Американская королева
Шрифт:
«Я понятия не имела, – с плохо скрытым пренебрежением сказала она Фэю, – что у вас такие солдафонские отношения». Пол изобразил земного Джона со всеми его недостатками и пороками, и это ее разозлило, а когда Пол отказался сделать книгу совершенно бесполой, Джеки пришла в ярость, как и Бобби с Этель. В итоге Фэй впал в немилость… Джеки даже не приняла от него чек на три тысячи долларов в фонд Библиотеки Кеннеди, правда, через несколько лет все же простила.
Не избежал цензуры и культурный наставник Джеки, преданный царедворец и лояльный историк Артур Шлезингер, автор книги «Тысяча дней. Джон Кеннеди в Белом доме» (A Thousand Days, John F. Kennedy in the White House). Он и Тед Соренсен почти одновременно занялись повествованиями о Камелоте. Соренсен, спичрайтер Кеннеди и его политическое альтер эго, написал личные воспоминания об одиннадцати годах близкого политического сотрудничества с покойным президентом; эту книгу мог бы написать и сам Кеннеди. «Кеннеди» (Kennedy) Соренсена получил одобрение Джеки, которая, по его словам, «внесла кое-какие предложения», прочитав рукопись. Летом 1965 года, когда Тед на Кейп-Коде работал над книгой, Джеки позвонила ему в день своего рождения. Она грустила. Тед собрался и поехал в Хайаннис, прихватив с собой рисунки, которые Джон набросал во время кубинского кризиса, – он случайно обнаружил их среди президентских бумаг. Джеки подарок очень тронул, но на Рождество 1966 года она вернула рисунки, с благодарственной припиской: «За все, что вы для него сделали». Книга Соренсена вышла осенью 1965 года, с предисловием Дэвида Харлека, где подчеркивалась историческая ценность этого рассказа о президентстве Кеннеди. Журнал Look опубликовал ее с продолжениями, и зимой она занимала первую строчку в списке бестселлеров New York Times.
Труд
Она категорически возражала против утверждения Шлезингера, что Кеннеди пришел к президентству, «зная больше о внутренних делах страны, нежели о международных», и аргументировала тем, что его книга «Почему Англия спала»(Whe England Slept) и выступления в сенате по поводу Индокитая и Алжира, поездки в Польшу, Чехословакию, на Ближний и Дальний Восток свидетельствуют, что он был прекрасно осведомлен и об иностранных делах и знал о них безусловно больше других американских президентов.
По ее настоянию Шлезингер изменил фразу о том, что Джо Кеннеди «решил», что Джеку надо назначить Бобби министром юстиции: «Отец избранного президента надеялся, что Роберт Кеннеди станет министром юстиции».
Джеки позаботилась, чтобы Шлезингер убрал все упоминания о ней и особенно о ее браке с Джеком, которые у него, видимо, основаны на ее собственных воспоминаниях, надиктованных на пленку для Библиотеки Кеннеди (они по-прежнему недоступны). Она была недовольна, когда Шлезингер разрешил Life предварительную публикацию в продолжениях, где содержались, по ее мнению, беспардонные вторжения в ее личную жизнь с Джеком. Шлезингер учел все ее пожелания. В представленном на суд Кеннеди окончательном варианте рукописи практически не было упоминаний о Джеки.
23 ноября он был вознагражден, получив от Джеки прочувствованно-хвалебное благодарственное письмо.
Впервые после смерти Джона Джеки, к собственному удивлению, наслаждалась счастливым летом в Хайаннисе и Хаммерсмите. Оттуда 14 сентября, за день до отъезда в Нью-Йорк, где дети пойдут в школу, она написала пространное послание Макмиллану, описывая, как чудесно вернуться в любимые места, разжигать костры на пляже, есть типично летнюю еду – омаров и кукурузу, чернику и персики – и все время ходить босиком. Совсем как раньше, «только Джон не приезжает на выходные».
Она зачитывалась «Отчетом для Эль Греко» (Report to Graco) Казандзакиса. Вообще после смерти Джона ее все больше тянуло в Грецию, к жизни в Средиземноморье, где царят солнце и физические ощущения. Она чувствовала, что нашла в себе силы жить дальше и уже почти обрела умиротворенность и смирение, ради детей, которые стали смыслом ее жизни. Но в глубине души она еще таила злобу на мир, убивший Джона, и наперекор этому миру намеревалась вырастить Каролину и Джона такими, как хотел их отец.
Джеки писала: «Рядом всегда Бобби, сопереживающий и несгибаемый…» К 1965 году Бобби тоже выбрался из сумрака горя. Все окружающие отметили происшедшую в нем перемену. Жесткий, беспощадный министр юстиции, карающая рука Джона Кеннеди, вдруг занялся самосовершенствованием. Под руководством Джеки и следуя примеру брата, он читал книги по истории и жизнеописания, но больше всего ему нравились стихи, и, как и у Джона, одним из самых любимых стихотворений был «Улисс» Теннисона. Но если Джеку нравились строки «Мой умысел – к закату парус править, за грань его, и, прежде чем умру, быть там, где тонут западные звезды», то Бобби больше импонировал другой фрагмент – «Плывем, друзья, пока не слишком поздно нам будет плыть, чтоб новый мир найти». Он любил слушать декламацию Ричарда Бартона или Евгения Евтушенко, обсуждал поэзию с Робертом Лоуэллом, навязчивым поклонником Джеки, который подарил ей экземпляр Плутарха и написал о ней стихи. Он писал и о Бобби, уже после его смерти, и Артур Шлезингер назвал его стихи лучшим из того, что писали о Роберте Кеннеди: «Рок гибельный, вплетенный в нервы…» Окружающие замечали в Бобби задумчивость, нотку печали, меланхолии, чего раньше не было. Норман Мейлер, самый наблюдательный из тогдашних обозревателей, писал о нем: «С годами он стал скромнее, и интеллект его тоже вырос, а под самоуверенностью сквозила легкая печаль. Он пришел в мир, где люди живут с осознанием трагедии и оттого нередко боятся счастья».
Бобби не оставляла мысль, что необходимо продолжать дело брата, и в своей политической карьере он сделал ставку на помощь бедным и обездоленным, начав подготовительные визиты за рубеж. В ноябре 1965 года он вместе с Этель, Ричардом Гудвином и Уильямом ванден Хьювелом отправился в Южную Африку, где столкнулся с левыми студентами-радикалами, которые плевали в него как представителя американского империализма, встречался в мрачных рудниках с шахтерами-коммунистами. На тогдашней фотографии перед нами загорелый, спортивный молодой человек; «малыш» превратился в харизматичного, привлекательного мужчину.
Как и брат, Бобби любил риск, занимался альпинизмом, рафтингом, нырял с аквалангом во время шторма. Мужество было для него главной добродетелью мужчины.
Еще разительнее перемена в нем казалась людям сторонним, знавшим его до 1963 года. Сэм Пибоди, брат массачусетского губернатора Эндикотта Пибоди, на которого Бобби и его сторонники нападали с целью стереть на родной территории либерализм протестантских магнатов и заменить его собственными механизмами: «Бобби был мерзким типом, но потом он совершенно изменился, стал по-настоящему заботиться о людях». По словам Джозефа Олсопа, «очень многие оценивают его [Бобби] неправильно. Считают холодным, расчетливым, безжалостным. На самом же деле он пылкий, романтичный, жалостливый». Как говорил Аверелл Гарриман, «он не мог не сказать правду, какой он ее видел. Думаю, поэтому многие считали его безжалостным. Временами правда не знает жалости».
Вскоре по возвращении в Нью-Йорк Джеки вместе с Уильямом ванден Хьювелом устроила в ресторане прием в честь Кеннета Гэлбрейта, закончившего свою дипломатическую миссию за рубежом. Ей хотелось отблагодарить Гэлбрейтов за все, что они сделали для нее во время ее визита в Индию. Она лично участвовала в декорировании зала; как вспоминала Китти Гэлбрейт, «прямо у входа стояла бумажная кукла, его [Кеннета] фото крупным планом, в белом пиджаке. На стенах висели ее чудесные индийские картины [в стиле миниатюр эпохи Великих Моголов], где она снабдила всех героев лицом Кеннета». Этот прием наглядно показывает, что Джеки не жалела времени и сил в стремлении порадовать дорогих ей людей. Гэлбрейты по сей день хранят эти картины у себя дома в Кембридже (Массачусетс) как самую добрую память о Джеки, «одной из умнейших и элегантнейших женщин из всех знакомых, с богатым творческим воображением и редким даром говорить именно то, что нужно, а вдобавок очень доброй, вдумчивой и преданной своим друзьям».
Для прессы это событие стало сенсацией, ведь Джеки дала прием впервые после смерти мужа. Она наняла «Убийцу Джо» Пиро, чтобы научить гостей новомодному танцу фруг; среди приглашенных были Энди Уорхол и Эди Седжвик. Вечеринка затянулась, гости так веселились и шумели, что недовольные соседи вызвали полицию, а это конечно же послужило поводом для критики: не так себя ведут вдовствующие королевы.
Джеки постепенно возвращалась к нормальной жизни. Осенью 1965 года она снова выезжала на охоту и сняла для этого дом в Фар-Хиллс (штат Нью-Джерси). Плезант-Вэлли, где Джеки сначала арендовала, а затем и купила переоборудованную овечью кошару, – уединенный зеленый анклав всего в часе езды от Нью-Йорка. Как и в виргинском Миддлбурге, здесь обитали богачи. Ввиду отсутствия магистралей отыскать Плезант-Вэлли довольно трудно, и Джеки это нравилось. Неподалеку от нее жили Макдоннелы, известное в Нью-Йорке ирландское семейство, чьи восемь детей подружились с Каролиной и Джоном. Джеки читала, отдыхала, ездила верхом. Она держала здесь своих лошадей, тренировала их, отрабатывала скачки с препятствиями. Каролина неплохо ездила верхом, а вот Джонни, хоть и не трус, не любил верховую езду. Джеки подала заявление в местный охотничий клуб, но, как и в Виргинии, кое-кто из членов стал возражать, что присутствие знаменитости разрушит уединение. Тогда Дуглас Диллон, бывший министр финансов и близкий друг Джеки, пригрозил вообще запретить охоту на своей земле, если Джеки не примут. Противники
Джон Пьерпон, друг Джеки, тоже лошадник, чья семья владела большим поместьем в Фар-Хиллс, вспоминал: «Она всегда охотилась на День благодарения. Помнится, ее сын верхом не ездил, но раз в год она все-таки сажала его на лошадь, в маленькое седло. Мне тогда этот малыш казался храбрецом, ведь он целый день скакал в этом ужасном седле. Неудобства его явно не беспокоили, а Джеки получала несказанное удовольствие. Она действительно обожала своих детей… Я очень уважал Джеки за то, что она растила детей без мишурной публичности. Просто чудо какое-то. Когда дети были маленькими, в Нью-Джерси, бывало, высылали вертолеты, сопровождавшие ее на конных прогулках и охранявшие играющих детей. Но они жили через дорогу от замечательного семейства Макдоннел, и дети Кеннеди мгновенно растворялись в толпе других детишек. Пегги Макдоннел говорила, что ее дети ужасные кривляки, хлебом их не корми, дай только покрасоваться перед камерами. Иными словами, прекрасное место, чтобы спрятаться от прессы. Джеки была превосходной наездницей. Чем выше барьер и чем выше прыжок, тем больше ей это нравилось. Полный восторг».
В те дни главным консультантом Джеки в финансовых вопросах стал Андре Мейер, француз по происхождению, один из самых успешных финансовых спекулянтов послевоенной эпохи. Мейер, доверенное лицо крупнейших политиков и бизнесменов, жил в большом номере на тридцать третьем этаже отеля Carlyle в окружении своей коллекции французской мебели и живописи. Он любил общаться с богатыми и влиятельными людьми, а те уважали его проницательный ум и частенько обращались за советом. Кэтрин Грэм говорила, что он «невероятно одаренный великосветский сплетник, живо интересовавшийся людьми: кто что и кому делает, хороший он или нет? Вечно донимал меня подобными вопросами. Интересный, веселый, приветливый, отзывчивый. Отличный малый». По словам биографа Мейера, особый интерес у него вызывали богатые женщины в беде, и здесь пальму первенства, разумеется, удерживала Джеки, которой он обеспечил спецсчета в банке Lazard Frères.
Мейер тоже близко общался с Бобби. Возможно, по предложению Джеки Бобби (как и старший брат, он плохо разбирался в финансах) в начале 1964 года доверил Мейеру управление огромным трастовым фондом, учрежденным Джозефом Кеннеди и составлявшим в сумме 100 миллионов долларов; Роуз и здравствующие дети Кеннеди ежегодно получали из него 500 тысяч долларов. Мейер стал также членом правления Библиотеки Кеннеди; как основной сборщик пожертвований он добыл на строительство около 60 миллионов. По словам Джанни Аньелли, Мейеру «Бобби вправду очень нравился», а Бобби, в свою очередь, часто искал у него помощи, обращаясь за советом, как к отцу. «Андре принадлежал к немногочисленной группе людей, суждениям которых Роберт Кеннеди доверял, – говорил один из помощников Кеннеди, – причем не только в вопросах бизнеса, но и вообще; их связывали очень близкие взаимоотношения».
Мейер заменил отца и Джеки, как старый Джо. Внешне независимая, она всю жизнь искала человека, на которого можно опереться, и Андре Мейер превосходно подходил на эту роль. Роберт Макнамара, друживший с обоими, вспоминал: «Он был ей другом и личным советником, и в финансовых делах, и вообще во многом. Она им восхищалась и очень его уважала». Юджин Блэк, бывший президент Всемирного банка и давний друг семьи, говорил без обиняков: «Джеки имела деньги, Джеки любила деньги и чувствовала, что Андре отлично сумеет управлять ее деньгами. Все просто». Более того, Джеки возмущала финансовая зависимость от Кеннеди и семейной управляющей компании, которой руководил зять, Стив Смит. По словам друзей, «она никогда не ходила за советом к Смиту, она всегда шла к Андре».А вот Мейер почти наверняка испытывал к ней далеко не отеческие чувства, покоренный ее красотой, беззащитностью и манерами одинокой маленькой девочки. «Он считал ее необыкновенной», – говорил один из близких его знакомых. Когда позднее Джеки вышла за Онассиса, Андре был обижен и огорчен, но Джеки хватило ума вновь завоевать его, и они до конца жизни сохранили добрые отношения.
В 1966 году Джеки много путешествовала, навещая богатых и знаменитых друзей по всему миру. После Рождества она снова каталась на лыжах в Сан-Вэлли с Бобби и детьми, потом вернулась в Нью-Йорк, чтобы пройтись по ночным клубам с верным поклонником Майком Николсом, после чего провела несколько дней в швейцарском Гштаде с Гэлбрейтами, а 28 января вылетела в Рим, где остановилась у своего старого друга Антонио Гарригес-и-Диас-Каньябате, который при Кеннеди был послом Испании в США, ныне же представлял свою страну в Ватикане. Ее приезд стал поводом для бесконечных походов по магазинам и вечеринок с участием римской аристократии. Преследуемая папарацци, Джеки посетила салон Ирэн Голицыной и купила себе несколько вещиц из новой коллекции, а вечером Ирэн устроила ужин для шестнадцати близких друзей. Мастерская Ирэн работала всю ночь – там шили для Джеки черное платье для незапланированного визита в Ватикан, после чего поползли слухи, будто Джеки собралась замуж за красивого вдовца Гарригеса. С Дино Печчи Блантом она выезжала на охоту, побывала в студии своего друга, скульптора Перикла Фазини, где они с Ли провели много часов во время визита в Рим в 1951 году. Теперь Фазини работал над бюстом Джеки. После очередного великосветского ужина у князя Аспрено Колонны Джеки вернулась в Нью-Йорк, сделав остановку в Лиссабоне, где быстрый осмотр достопримечательностей изрядно затянулся. Ради Джеки авиакомпания Swissair даже задержала отправление самолета.
Еще в Гштаде Робин Биддл Дьюк, муж которой, Энджир, был послом США в Мадриде, пригласила Джеки в Севилью посмотреть тамошнюю ярмарку, и Антонио Гарригес в Риме воспринял эту идею с энтузиазмом. Правда, Джеки ранее уже обещала Чиките Астор приехать с детьми на пасхальные каникулы в Сан-Франсиско-де-Виттория, огромное аргентинское ранчо семейства Каркано. Для Джеки это было как бы паломничество, ведь в мае 1941-го там отдыхал Джек, ездил верхом и охотился в горах вместе с детьми Каркано – Мигелем, Бэйби (Стеллой) и Чикитой (Анной). Вдова Мигеля Тереса вспоминала: «Когда Джек умер, ей хотелось уехать как можно дальше. По нашему обычаю, разъезжая верхом по горам, нужно положить камень на вершине самой красивой горы, и тогда ты вернешься. Там набралась целая груда камней от всех наших друзей». Джеки с детьми тоже добавили в эту кучу свои камни, как и Джон двадцать пять лет назад.
В том же месяце Джеки полетела в Испанию, остановилась у Энджира и Робин Биддл Дьюк в посольстве США в Мадриде, а оттуда отправилась в Севилью к герцогу и герцогине Альба. Там она посетила ежегодный бал Красного Креста в Каса-де-Пилатос, великолепном дворце герцогов Мединачели. Вечер для нее был испорчен слухами о ее свадьбе с Антонио Гарригесом, а также тем, что официальными хозяевами бала выступали монакский князь Ренье и княгиня Грейс. Когда после убийства президента Грейс пришла в Белый дом, Джеки не встала с постели и отказалась ее принять, вдобавок их отношения и без того отличались холодностью, из-за безосновательной ревности Джеки. Ситуацию не спасло и то, что Грейс появилась на балу с сорокаминутным опозданием. Две знаменитые американки с каменными лицами сидели по обе стороны герцога Мединачели, побуждая прессу строить домыслы по поводу их взаимной вражды. Позднее Джеки побывала на корриде, и три знаменитых матадора – Эль Кордобес, Пако Камино и Эль Вити, – пренебрегая Грейс, посвятили своих быков Джеки, что вызвало возмущение американских защитников животных. На другой день Джеки в андалузском костюме для верховой езды совершила конную прогулку, к восторгу уличных толп. Слухи о помолвке Джеки и Гарригеса циркулировали с таким упорством, что Энджир Биддл Дьюк вынужден был опубликовать опровержение, подчеркнув, что Гарригес знаком с Кеннеди еще с тех пор, когда Джо-младший посетил Мадрид во время гражданской войны.
В июне Джеки на полтора месяца поехала на Гавайи – это стало кульминацией ее романа с Джоном Уорнеком. Пара подумывала о свадьбе, и, когда Джон признался, что не крещен, Джеки рассмеялась: «Тогда у меня есть шанс сделать из тебя католика!» А Уорнек ответил: «Да пожалуйста!» Но Бобби был категорически против. Ричард Гудвин вспоминал: «Я был в аэропорту, когда Бобби звонил Джеки насчет Уорнека. Он не испытывал ни малейших колебаний. Он звонил по телефону-автомату, никто не понимал, о чем он толкует, но я-то понимал. Бобби говорил мягко и вежливо, однако посыл был ясен… Ведь помимо чувств друг к другу их объединяло кое-что еще – стремление защитить доброе имя Джона Ф. Кеннеди, его репутацию и место в истории. Думаю, Бобби считал, что поспешный брак нанесет ущерб». По словам Уорнека, Джеки сказала ему: «Бобби говорит, еще слишком рано».
Уорнек занимался тогда важным архитектурным проектом – строительством нового Капитолия штата Гавайи – красивого четырехэтажного здания с колоннами, декоративным бассейном и огромным внутренним двором, – которое планировали завершить в 1968 году. Он купил дом на Дайамонд-Хед и часть лета проводил там. «Джеки, – вспоминал Уорнек, – хотела побывать на Гавайях, поэтому я устроил ей приглашение от Сесили Джонстон, очень солидной и известной на Гавайях дамы. Сесили сняла для Джеки домик на пляже неподалеку от моего».