Жан Баруа
Шрифт:
Порталь. Тихо! Кажется, слышно: «Полковник Анри»…
Люс. Разве новость уже распространилась?
Все бросаются к открытым окнам и, перегнувшись, прислушиваются с внезапной тревогой.
Зежер (в дверь).Человек! Газеты… быстро!
Но Вольдсмут уже выскочил наружу.
С соседней улицы доносятся удаляющиеся крики.
Проходит несколько минут.
Наконец Вольдсмут, запыхавшийся, растрепанный, с горящим взором, появляется на лестнице, размахивая газетой; в глаза бросается огромный заголовок:
Баруа (громовым голосом).Вот оно, признание!
Он поворачивается к Люсу, и они с бьющимся сердцем радостно обнимаются, не произнося ни слова.
Портал ь, Зежер, Крестэй (тянутся к Вольдсмут у).Дайте сюда.
Но никто ни о чем не спрашивает.
Вольдсмут протягивает газету Люсу; тот очень бледный, нервным движением поправляет пенсне и подходит к люстре. От волнения голос его становится глухим.
Люс (читает).«Вчера вечером, в кабинете военного министра… было установлено, что полковник Анри является автором письма, датированного октябрем тысяча восемьсот девяносто шестого года… в котором полностью упоминается имя Дрейфуса.
Министр… немедленно отдал приказ об аресте полковника Анри… который уже вчера вечером был препровожден… в крепость Мон-Валерьен…
Сегодня… когда караульный, обслуживающий полковника… вошел в его камеру… в шесть часов вечера… он нашел его… лежащим на кровати… в луже крови… с бритвой в руке… с перерезанным в двух местах горлом. Смерть наступила за несколько часов до этого…
Подделыватель сам покарал себя…»
Газета выскальзывает у него из пальцев. Ее вырывают друг у друга; она переходит из рук в руки: все хотят видеть своими глазами.
Торжествующий дикий крик, продолжительный вопль, исступленный восторг…
Люс (волнение мешает ему говорить).Анри мертв; все кончено: в деле есть такие обстоятельства, о которых никто никогда не узнает…
Его слова теряются среди всеобщего ликования.
Только Зежер их услышал и согласился с ними, грустно кивнув головой.
Вольдсмут, в сторонке, облокотившись о подоконник, молча плачет от радости, глядя в ночь.
IV
Год спустя: 6 августа 1899 года, накануне начала судебного разбирательства в Ренне.
Воскресный день.
В редакции «Сеятеля».
Баруа один, без пиджака, засунув руки в карманы, ходит взад и вперед по кабинету, обдумывая статью.
Он возбужден: его восторженное лицо судорожно подергивается, быстрый взгляд, радостная улыбка; он весь искрится торжествующей уверенностью. Черные дни позади.
Баруа. Войдите!.. А, Вольдсмут!.. Входите, входите!..
Появляется Вольдсмут, он кажется совсем маленьким в легком плаще, с сумкой через плечо и пухлым портфелем в руках.
Где это вы пропадали с того дня, как мы виделись в последний раз?
Вольдсмут (садясь на первый попавшийся стул).Я только что из Германии.
Баруа (не удивившись).Неужели? (Пауза.)А я как раз собирался увидеться с вами вечером, чтобы вручить вам бразды правления, как было условлено.
Вольдсмут. Вы все едете ночью, скорым?
Баруа. Нет, один только я. Остальные уже в Ренне с утра… У Люса было какое-то дело, и они уехали с ним.
Вольдсмут. Когда он выступит?
Баруа. Не раньше пятого или шестого заседания. Я остался, чтобы все передать вам и приготовить последнюю статью: она появится завтра.
Вольдсмут (быстро).А, значит, выйдет еще номер завтра?
Баруа принимает этот вопрос за интерес к своей статье, он берет со стола несколько разрозненных листков.
Баруа. Так, пустяки; всего несколько строк, посвященных началу дебатов… Вот, послушайте, что я только что написал:
«Мы приближаемся к цели. Кошмар заканчивается. Развязка, приговор, больше никого не интересует: мы можем его предвидеть, он неотвратим, как само торжество справедливости.
Ныне у нас осталось только сознание, что мы были свидетелями исторической, ни с чем не сравнимой драмы; драма эта разыгралась на мировой арене, в ней участвовали тысячи лиц, она так взволновала человечество, что вся Франция, а затем и остальные цивилизованные страны приняли в ней участие. Должно быть, в последний раз человечество, разделенное на две неравные части, познало столь жестокую междоусобную войну; с одной стороны, власть, не подчиняющаяся никакому разумному контролю; с другой – свободная критика, гордо возвышающаяся над всеми социальными интересами.
С одной стороны – прошлое; с другой – будущее!
Грядущие поколения станут говорить «Дело», как мы говорим «Революция», и они отметят, как чудесное совпадение, случай, благодаря которому новый век открывает собою новую эру.
Как велик будет этот век, начинающийся столь великой победой!»
Как видите, торжествующий глас трубы, не больше…
Вольдсмут с изумлением смотрит на него несколько секунд. Потом робко подходит к Баруа.
Вольдсмут. Скажите, Баруа… Вы, значит, совершенно уверены?
Баруа (улыбаясь).Совершенно!
Вольдсмут (его голос звучит тверже).А я нет! Я не верю.
Баруа, который с самонадеянным видом ходил по комнате, удивленно останавливается.
Баруа (пожимая плечами).Вы все время так говорили.
Вольдсмут (живо).До сих пор, по-моему…
Баруа. Но все изменилось! У нас теперь новое правительство, твердо убежденное в невиновности Дрейфуса, задавшееся целью все выяснить. На этот раз судебные заседания будут происходить публично, невозможно будет что-либо утаить… Полноте! Сомневаться в приговоре при таких условиях – значит допускать, что Дрейфус виновен!