Жан Оторва с Малахова кургана
Шрифт:
— Задание чрезвычайно трудное, если не сказать, невыполнимое.
— Трудное!.. Считайте, что оно сделано… Невыполнимое!.. Оно будет сделано. Немедленно.
— Хорошо! Речь идет о том, чтобы заклепать орудия этого люнета, который вы там видите. Для этого надо подобраться к нему между южной частью кладбища и исходящим углом Центрального бастиона.
— Сегодня же вечером, капитан… возьму пятьдесят человек… и ручаюсь…
— Заранее благодарю, мой храбрый друг, и в добрый час.
— О, не тревожьтесь, дело пустячное.
В десять часов
Пушки с обеих сторон молчали. Противники были измочалены недавними сражениями, даже самые сильные бойцы впали в оцепенение.
На городских часах пробило полночь. Француз, стоявший в траншее на карауле, услышал, как мимо батареи двигался отряд, который не пытался скрыть свое приближение.
— Кто идет? — прокричал часовой, преграждая неизвестным фигурам дорогу штыком.
— Франция! — прозвучало из темноты.
— Какой полк?
— Франтиреры Второго зуавского.
— Место сбора…
Человек, которого часовой не мог узнать во тьме, придвинулся так близко, что почти упирался грудью в штык часового.
— Маренго! [172] — добавил незнакомец вполголоса.
— Ладно, проходите! — сказал часовой, убирая штык.
172
Маренго — селение в Италии, возле которого в 1800 году французская армия Наполеона Бонапарта разбила австрийские войска, одержав одну из значительных своих побед.
В эту минуту тень, бесшумно скользнув за спиной караульного, поднялась и изо всех сил обрушила на его голову топор. Несчастный мешком повалился на землю, хрипя:
— Это не… Оторва… Предательство!..
Но его никто не слышал. Отряд, не издавая ни звука, кинулся вперед и в несколько прыжков оказался в расположении французской батареи, вся обслуга которой дремала, присев на корточки, или болтала, покуривая.
Капитан уловил опасность, но слишком поздно. Он вытащил саблю и прокричал звонким голосом:
— Тревога!.. Канониры!.. Тревога!..
Через мгновение на батарее наступила невообразимая сумятица. Артиллеристы схватились за карабины, сжали рукояти прицелов, банники и храбро дали отпор врагу. В темноте завязался ожесточенный бой, где уже невозможно было отличить врагов от друзей. Люди дрались, душили и резали друг друга наудачу, кого с кем сведет судьба.
Однако целью нападающих являлись не люди, а орудия.
Некоторые из русских, вооруженные тяжелыми молотами и длинными стальными гвоздями, подобрались к пушкам, вокруг которых кипел бой. Ступая по переплетенным телам бойцов, они нащупали замки орудий, вставили в них гвозди и тяжелыми ударами молота загнали их по самые шляпки.
За
Капитан оказался перед гигантом, который, размахивая саблей, кинулся на него, выставив голову вперед. Шампобер инстинктивно отразил удар, а затем, опустившись на одно колено, всадил саблю в живот по самую рукоять. Спокойно, поднявшись с колена, он произнес:
— Месть за мой шрам.
Помощь прибывала со всех сторон, но — слишком поздно. Выполнив свою задачу, уцелевшие славяне выскакивали из траншеи, расталкивая караульных, и удирали, бросив своих раненых на батарее.
Кто-то зажег фонарь. Капитан приказал направить свет на своего противника — тот дергался и хрипел. Шампобер увидел перед собой молодого человека, своего возраста и звания, с тремя нашивками капитан-лейтенанта.
Капитан приподнял его голову, прислонил к своему колену и сказал голосом, исполненным жалости:
— Месье, что я могу сделать для вас?
— Ничего, — ответил раненый, — со мной кончено… все напрасно.
— И сейчас вызову хирурга… тотчас…
— Спасибо, месье… я умираю… я не испытываю ненависти к вам, хотя вы меня убили… но вы выполняли свой долг… как я выполнял свой… О, эта война!
Незнакомец вытянулся, сжал зубы, затем привстал и, перед тем как замертво упасть, испустил последний крик:
— Да здравствует царь!.. Да здравствует святая Русь!..
Тем временем, по одному из тех удивительных совпадений, которые нередко случаются на войне, Оторва успешно проделал на стороне русских ту же операцию. Правда, с большим трудом, поскольку ему был неизвестен пароль неприятеля и он не знал русского языка.
Жан заклепал шесть пушек и четыре мортиры, стрелявшие из люнета, повредив тем самым на три орудия больше, чем русские у французов.
Адский дозор возвратился, оставив на земле неприятеля четверых убитых. Зуавы двигались вдоль стены кладбища и уже собирались спрыгнуть в траншею, когда раздался торопливый топот ног.
Питух, всегда отличавшийся незаурядной наблюдательностью, прошептал Оторве:
— Они в сапогах… Шлеп-шлеп! — слышно по звуку…
— Ты прав!
— Значит, это русские.
— Ну, мы им устроим встречу! — добавил сержант Буффарик, который добровольно присоединился к дозору.
Зуавы — превосходные солдаты — мигом выстроились в цепочку и выставили штыки. Русские беспорядочно, вслепую бросились на них. Произошла короткая рукопашная, раздались предсмертные выкрики, затем какой-то приказ на незнакомом языке. На земле осталось человек пятьдесят убитых и раненых врагов. Остальные отступили вдоль стены кладбища, и зуавы бросились преследовать их по пятам.
Монументальные решетчатые ворота с пиками наверху служили входом на кладбище, высокая каменная ограда которого уцелела во время бомбардировки. Ворота не были заперты. Отступающие, видимо, знали об этом, они поспешно проскользнули на кладбище и заперли за собой ворота.