Жанна д'Арк из рода Валуа
Шрифт:
Нет, убирать де Жиака следовало руками того, кто сможет стать более влиятельным при этом дворе. А кто сейчас более всего интересует дофина и его, так называемую, «матушку»? Конечно же, герцоги Бретонские… Вот отсюда и надо начинать!
Ла Тремуй мрачно усмехнулся. Вожделенные мечты, похоже, требовали отсрочки. И, хотя воспоминание о поцелуе мадам Катрин всё ещё сводило мучительной судорогой и душу и тело, он благоразумно решил не губить себя, не имея абсолютной уверенности в том, что получит желаемое. А желаемое вдруг стало видеться куда объемнее, чем простое обладание супругой де Жиака.
«Герцог Бретонский когда-то был добр ко мне, – размышлял Ла Тремуй. – Если его отношение не переменилось, я могу
Глаза Ла Тремуя радостно сверкнули. Получить сразу всё! Возлюбленную в качестве жены, её состояние и место её мужа возле возможного короля Франции! И получить, ничем не рискуя!
О, ради этого стоило потерпеть и не ехать пока в Бурже, где неизвестно ещё, что ждёт!
Руки сами собой твёрдо взялись за поводья. Решено. Он вернётся пока в Сюлли, разузнает о здоровье супруги, заодно поухаживает за ней, как и писал дофину. А потом, после того, как всё хорошо продумает, поедет к герцогу Бретонскому! Но не к Жану, а к Артюру, с которым есть о чём потолковать!
Однако, прошло более двух лет, прежде чем к этим, далеко идущим планам, удалось приступить. Стремительное возвращение Монмута после Боже, осады, жестокие расправы во время рейдов и смерть обоих королей… Куда тут высунешься?!
Ла Тремуй без устали слал письма мадам Катрин, умоляя её подождать, не гневаться и войти в его положение – в конце концов, события в стране ему не подвластны. Но в ответ получал только сухие отписки, а потом перестал получать даже их. Однако, не отчаялся. Опытным глазом, озираясь вокруг, он уже видел, как и откуда извлечь выгоду, и благословлял свое осмотрительное решение, которое позволило тихо пересидеть время всеобщей растерянности возле болеющей жены.
Да и сама болезнь драгоценной супруги, словно по заказу, прогрессировала стремительно и неумолимо. Мадам Жанна совсем перестала вставать с постели, а её лекарь безнадёжно качал головой и бессильно разводил руками, говоря, что «осталось недолго». «Я не покину вас, моя дорогая!», – шептал Ла Тремуй, навещая умирающую. Он пылко сжимал и целовал безучастные ко всему руки жены, словно благодарил за такой своевременный уход, и даже испытывал вполне искреннюю жалость, глядя на худое, бледное лицо, покрытое болезненной испариной. Он горько, и так же искренно, плакал, когда мадам Жанна, наконец, умерла…
Но, едва прошёл слух о коронации дофина, как всякая скорбь исчезла, выметенная соображениями о том, что удобный момент наконец-то настал. Пыла подбавило и письмо от мадам Катрин, в котором она чётко давала понять, что ждать дольше не намерена. Поэтому, уже через несколько дней, Ла Тремуй сидел в аскетично убранных покоях младшего герцога Бретонского, в Иври, и за любезной светской беседой пытался выяснить всё о царящих здесь политических настроениях.
К великому удовольствию, почва для вызревания имевшихся у Ла Тремуя планов, оказалась самая благоприятная. Артюр де Ришемон явно колебался, получая сообщения о военных победах Жана д'Аркура в Нормандии, и письма от сестры – герцогини Алансонской – которая расписывала эти победы в превосходной степени, потому что там получал настоящее боевое крещение её сын. Кроме того, Монмута, обещавшего когда-то герцогу командование английскими войсками и право именоваться графом Ричмондским, уже не было в живых, а регент обещания брата выполнять
Ла Тремую не понадобилось много времени, чтобы вытянуть из Ришемона эту информацию и отложить её в памяти с пометкой «выгодно». Плюс ко всему, он получил возможность узнать и о других событиях в стране, не просто, как о голых фактах, чем довольствовался, живя в провинции, а со всеми тонкостями, подтекстами, нюансами и мнениями об этих событиях, как со стороны английской, так и бургундской. И, что самое важное, разумеется, со стороны самих герцогов Бретонских.
– Я прекрасно понимаю желание Анжуйской герцогини короновать своего зятя, как можно скорее, – говорил Артюр де Ришемон. – И не считал бы для себя возможным шутить о «Буржском корольке», как это делает герцог Филипп, уже хотя бы потому, что герцог Бэдфордский терпит одно поражение за другим. По крайней мере, в Нормандии… Я бы даже задумался о заключении союза с дофином, если бы не опасался оказаться в королевском совете рядом с людьми случайными и малопочтенными…
– Да! Да, ваша светлость! – горячо подхватывал Ла Тремуй. – Я бы и сам давно вернулся ко двору его выс…, его величества, если бы не боялся снова оказаться в тени какой-нибудь интриги, или преступления.
– Вы имеете в виду убийство моего отца? – холодно спросила присутствующая при разговоре супруга Ришемона, мадам Марго
– Увы, герцогиня.., – голова Ла Тремуя скорбно поникла. – Я был на том мосту. Всё видел… И до конца своих дней буду сожалеть, что стоял на стороне убийц.
Брови мадам Марго сердито съехались к переносице.
Эта женщина, которую Судьба, словно мячик, кидала, то вверх, то вниз, убитого отца не любила. Пользуясь своим положением опекуна королевских детей, он когда-то заставил её, совсем ещё юную, выйти замуж за дофина Луи, несмотря на горячую любовь к другу будущего мужа – молодому герцогу Бретонскому.
– Станешь королевой, будешь поступать, как твоя свекровь! – кричал Жан Бургундский на дочь. – А мне нужно с королевским домом родство более близкое, чем то, что есть сейчас!
Но королевой Марго так и не стала. Зато успела в полной мере вкусить все неприятности, которые дарит нежеланный брак с нелюбимым. Она открыто страдала после трагедии Азенкура, когда пришло известие о пленении герцога Артюра, но после смерти Луи даже не стала делать вид, что огорчена. Только, вернувшись назад, в Бургундию, спросила изгнанного ещё раньше отца, не желает ли он теперь породниться с холостым английским королем, чтобы она имела возможность вызволить из плена того, кого любит? Но отец, обозленный на весь белый свет усилением власти Арманьяка, отвесил ей пощечину и велел сидеть тихо, пока не подыщется новый выгодный кандидат.
– Не любишь признавать свои ошибки? – спросила Марго, вытирая кровь с губы. – А ведь союз с герцогом Бретонским был бы сейчас очень выгоден, не правда ли? Но я благодарна тебе, хотя бы, за то, что у меня больше нет того мужа, который был.
Новой оплеухи она дожидаться не стала и действительно сидела тихо в своём поместье, целиком отдаваясь восторженному ожиданию возлюбленного, по примеру героини рыцарской баллады, которую ей бесконечно читали её фрейлины. Постепенно, и возлюбленный, и сама любовь к нему идеализировались настолько, что, стали походить на бирюзовые с позолотой картинки из книги – идеальные и приукрашенные до слащавости. А потому, когда мессир Артюр, живой и осязаемый, из плоти и крови, наконец предстал перед ней, мадам Марго откровенно растерялась. С явным изумлением смотрела она на огрубевшее с тяжёлыми складками лицо, помеченное глубокими шрамами от ножа английского лучника, который, под Азенкуром, пытался убить герцога через решетку забрала. На руки, ещё покрытые струпьями от недавно перенесенной болезни, и на тоску, совсем не героическую, в этих давно не юношеских глазах.