Жара
Шрифт:
Он прошел вслед за ней два квартала, до угла улиц Хоппер и Мэттьюз. Потом Огаста внезапно, ни на миг не замедляя шага, не глядя на номер дома – она явно была здесь не в первый раз, – свернула в подъезд одного из старых зданий, которые когда-то были фабричными, а теперь превратились в жилые дома, квартирная плата в которых была просто астрономической Клинг подождал пару минут, заглянул в дверь, чтобы убедиться, что в подъезде никого нет, и вошел в вестибюль. Стены были выкрашены в темно-зеленый цвет.
Лифта не было – только железная лестница в конце вестибюля, вроде той, что вела в помещение для детективов
Потом он снова вышел на тротуар. В доме было шесть этажей. В каждом из верхних этажей на улицу выходило по четыре окна. Скорее всего на каждом этаже не одна квартира. Клинг записал адрес в блокнот – Хоппер-стрит, 641, – пересек улицу и зашел в закусочную на углу. Взял отсыревший гамбургер и тепловатый гоголь-моголь и сел к окну, следить за домом напротив. Часы на засаленной стене показывали 12.40. Клинг проверил время по своим часам.
В час он заказал еще один гоголь-моголь. В половине второго он попросил принести холодный кофе. Огаста появилась только без четверти два. Она немедленно подошла к краю тротуара и остановила такси. Клинг допил кофе, потом снова вошел в дом 641 и списал все имена жильцов. Жильцов было шесть. Шесть подозреваемых. Торопиться было некуда – все, что могло случиться, уже случилось. Он сел в подземку и поехал на другой конец города, в ателье Джефферсона и Уайета, где его жена должна была быть в два часа. Он ждал на тротуаре на противоположной стороне улицы – она вышла около пяти, – и проводил ее пешком до ее агентства на Керрингтон-стрит. Он издали смотрел, как она поднялась на крыльцо узкого здания.
Потом снова сел в подземку и поехал домой.
Когда Джонатан Ньюмен впустил Кареллу и Дженеро в свой фешенебельный номер на верхнем этаже отеля «Пирпойнт», на нем не было ничего, кроме свободных брюк. Он сообщил детективам, что только что принял холодный душ и все равно задыхается от этой проклятой жарищи. Кондиционер работал на полную мощность; в номере было довольно-таки прохладно. Но Ньюмен обливался потом, и Карелла подумал, что это неудивительно. Он в жизни не видел такого волосатого человека. Ньюмен был чуть повыше Кареллы, примерно шесть футов два дюйма. Лохматая рыжая голова, рыжая бородища, закрывающая пол-лица, и густая рыжая шерсть на груди, руках и спине. Он был здорово похож на орангутанга. Такой же густой мех, и того же цвета. Он подошел к столику, на котором стоял стакан, набитый тающими кубиками льда, и спросил детективов, не хотят ли они чего-нибудь выпить. Оба отказались.
– Когда наконец кончится эта жара? – вздохнул он.
– Говорят, где-то на той неделе, – ответил Карелла. – Может быть.
– Когда я уезжал из Сан-Франциско, там было так хорошо! – сказал Ньюмен. – Знаете, мы его зовем городом сквозняков. И не зря! Там все время такие славные ветерки... Как здесь люди вообще живут летом?
– Но ведь вроде бы и вы здесь когда-то жили, разве нет? – спросил Карелла.
– Только до тех пор, пока не стал достаточно взрослым, чтобы выбирать самому, – ответил Ньюмен. – На самом деле я демобилизовался из флота на Западном побережье
– Нет, – сказал Дженеро. – А чем?
Он слушал очень внимательно. Карелла подозревал, что Дженеро заворожен – впервые в жизни он видит говорящую обезьяну!
– Гробы делаю, – сказал Ньюмен.
– Гробы? – переспросил Дженеро.
– Гробы, – кивнул Ньюмен. – До флота я занимался рекламой, а потом пошел добровольцем, чтобы малость встряхнуться – тем более что меня бы все равно призвали. Меня сделали лейтенантом, потому что я закончил университет Рэмси, знаете?
– Знаем, – сказал Карелла.
– Знаем, – подтвердил и Дженеро, но как-то неуверенно.
– А потом я вышел в отставку и сразу решил остаться на побережье. И спросил себя: чем мне хочется заниматься? Снова рекламой? Если бы я хотел заниматься рекламой, мне надо было бы вернуться обратно на восток, верно? Настоящая реклама – на востоке. И я сказал себе – нет, это не для меня. Никакой рекламы! И я спросил себя: что рано или поздно понадобится любому человеку? Вот как вы думаете?
– И что же? – спросил Дженеро, хотя заранее знал ответ.
– Гроб! – ответил Ньюмен. – Рано или поздно мы все отправляемся в это большое небесное агентство, верно? И для этого большого путешествия всем нам необходим гроб. Вот их-то я там и делаю. Гробы. Я наладил производство гробов.
Карелла молчал.
– Ну вот, и я приехал сюда по делу – хотя, надо признаться, отчасти и для собственного удовольствия, – вы ведь не побежите докладывать в налоговую полицию, верно? – а тут мой бестолковый братец покончил жизнь самоубийством, и его похоронили в гробу, который сделал не я! Ну что ж поделаешь... – вздохнул Ньюмен, осушил свой стакан и подошел к встроенному бару, чтобы налить себе новую порцию. – Эй, ребята, вы точно не хотите?
– Мы на службе, – ответил Дженеро.
– Ну и что? – удивился Ньюмен.
Дженеро, похоже, начал колебаться.
– Нет, спасибо, нам нельзя, – поспешно сказал Карелла. – Мистер Ньюмен, когда вы приехали?
– Двенадцатого июля. Тогда тут было здорово, помните? Проклятая жарища началась потом. Это просто невыносимо, честное слово! – сказал он и бросил в стакан четыре кубика льда.
– И с тех пор живете здесь?
– Ага, – сказал Ньюмен. Он взял бутылку с тоником и плеснул поверх джина и кубиков льда.
– Виделись ли вы со своим братом до его смерти?
– Не-а.
– Почему?
– Мы с ним не ладили.
– Многие люди не ладят со своими братьями, – вставил Дженеро. Потом посмотрел на Кареллу и пожал плечами.
– Тем более с тех пор, как он запил, – продолжал Ньюмен.
– После смерти вашего отца, – уточнил Карелла.
– Ну да, два года назад. До того-то он был вполне себе ничего, если не считать того, как он обошелся с Джессикой.
– Что вы имеете в виду?
– Ну, вы же знаете! Женился, прожил с ней всего ничего, а потом бросил ради Энни. Нет, Энни, конечно, покрасивее будет, я согласен. Но нельзя же терять голову из-за одной смазливой мордашки, верно? А во всех прочих отношениях Джессика куда круче. Вы с ней встречались, с Джессикой? Вот это женщина, я вам скажу! Капитан израильской армии! По-моему, у нее на счету штук семнадцать убитых арабов. А какая грудь!