Жатва дьявола
Шрифт:
Но все знали, что с ней сталось. Дочка Фанни не пошла по следам матери, которая так успешно занималась коммерческими делами в Париже, что ее справедливо считали богатой женщиной: Фанни действительно нажила состояние, организуя небольшие лавочки, которые затем перепродавала, проявляя в своей деятельности удивительную оборотистость, унаследованную неизвестно от кого. Нет, Мирей (ну, уж имя дала ей мать, совсем непривычное для жителей Босы, как будто Фанни Женет хотела совсем порвать с родным краем) пожелала пойти в актрисы, кончила консерваторию, играла время от
Мирей вошла впереди Альбера в большую комнату, достала из сумочки синюю коробочку сигарет.
— Хочешь, дядя?
— Нет, не курю, — ответил он, оттолкнув руку, протягивавшую ему коробочку.
Мирей, не смутившись, зажгла сигарету и принялась курить, как мужчина, одну сигарету за другой. Да еще сказала:
— У тебя нет выпить чего-нибудь? Ужасно пить хочется. Я из Бова пришла пешком.
— Есть игристый напиток, не хочешь ли? — предложил он. Он сам делал этот игристый напиток, прекрасно утоляющий жажду, особенно летом. Но Мирей засмеялась:
— Нет, чего-нибудь крепкого, чтобы подбодриться… ну хоть домашней настойки, например…
Подумайте, она и курит и пьет! Альбер принес бутылку настойки, налил Мирей и налил себе — воспользовался случаем.
— Так что ж ты от меня хочешь? — спросил он.
— Давно тебя не видела. Повидаться хотела.
— Для того и приехала?
— А что ж? Мы ведь с тобой близкая родня. Как поживает тетушка?
— Хорошо, — ответил Альбер. — Она в церкви.
— Но ведь сегодня не воскресный день.
— Она вечно в церкви пропадает, — сказал Альбер, пожимая плечами.
Он выпил настойку и, отыскивая причину неожиданного приезда племянницы, спросил:
— Тебя мать прислала?
— Нет, — ответила Мирей.
Ну, это лучше. Правда, Фанни ему написала после смерти Адель, что ничего не изменится, что она все оставляет брату, а себе ничего из наследства не требует, потому что у нее свое дело, она нажила состояние и к тому же хорошо помнит, что внушал им отец: ни в коем случае нельзя продавать землю.
— Я сама по себе приехала, — сказала Мирей.
Альбер удивленно посмотрел на нее.
— Да, — подтвердила она. — У меня неприятности.
Она тоже выпила настойки, словно хотела набраться храбрости, но видно было, что храбрости у нее и без того достаточно, что она особа бесцеремонная. Опрокинув рюмку, она сказала:
— Я вот хотела пойти на сцену. И пошла. Но это трудное дело.
— Ты, кажется, замужем?
— Да, — ответила она. — Мой муж пишет пьесы… но все не может добиться, чтобы их ставили в театрах. У него есть талант. У меня тоже талант. Только нам до сих пор не везло. Вот и все. Да, дядечка, такова жизнь артистов и писателей. Тебе этого не понять, ты засел тут на своей ферме!..
И она окинула комнату не завистливым, а скорее уж презрительным взглядом.
— Что поделаешь! Я актриса. Пошла на сцену против воли матери.
— Почему же пошла?
— Потому
— А ты думаешь, у нас не трудное?
— О-о! — протянула она. — Какое же сравнение!
— Мы-то, голубушка, не курим (он не посмел все-таки сказать: «И не пьем»).
— Видишь ли, дядя, ведь у нас все на нервах!
— Да, — произнес он, не понимая, однако, что она хотела сказать.
— Эмерик… Это имя моего мужа (Альбер подумал, что имя у него чудное). Эмерик и я переживаем тяжелую полосу. Мама перестала давать нам на содержание, и у нас нет ничего… Ничего, кроме долгов! Вот я и приехала попросить у тебя…
— Напрасно, голубушка! — оборвал он ее, вставая с места. — Напрасно! Не в ту дверь ты постучалась.
— Нет, не думаю, — возразила она. — Право, не думаю. Наоборот, я уверена, что ты мне дашь, сколько я попрошу. Во-первых, мама никогда у тебя ничего не брала…
— Это уж наше с нею дело.
— А если она умрет, то это будет наше с тобой дело.
— Верно. Но мать у тебя не скоро умрет, она крепкая.
— Не очень. Чересчур много суетилась. Сердце у нее сдало. Врачи говорят, что она может сразу умереть. Ей надо остановиться, бросить торговые дела, а она не хочет, не в силах: захватили шестерни и не выпускают. Понимаешь? Может, она еще и протянет, а может, скоропостижно умрет. Если ты сейчас, дашь, дядя, сколько мне надо, ты больше обо мне и не услышишь, — тем более когда будут производить подсчеты.
Он посмотрел ей прямо в глаза. Она не смутилась.
— Пойми, дядя Альбер, — сказала она. — Я приехала сюда и прошу не из прихоти, а только потому, что ни Эмерик, ни я не хотим бросать дело, в которое мы верим. Мама ополчилась на нас, но мы хотим доказать, что она совсем неправа. Но сейчас мы в ужасном положении, и нам надо выйти из него. Не давай мне слишком много, дай достаточно… Не люблю я просьб и переговоров, смахивающих на шантаж. Я пошла на это только ради искусства. Жрать-то ведь надо. (Она не добавила «пить надо» — это мысленно сделал Альбер, это подразумевалось.) Итак, мне нужны деньги… а у тебя они есть… деньги, на которые могла бы претендовать мама или я. И вот я хочу, чтобы ты был спокоен относительно будущего; уточняю — я отказываюсь от своей доли в наследстве, и ты за это поможешь мне.
Все теперь стало ясно. Альбер поразмыслил. Потом посмотрел на племянницу.
— А если ты раньше матери умрешь?
— Это, конечно, возможно. Но в таком случае наследницей будет только она, а ты же знаешь, как она к тебе относится: она ничего у тебя не потребует, да и я ничего бы не попросила, будь для меня возможно обойтись без этого.
— А если мы договоримся, ты мне напишешь бумагу?
— Отчего же нет? Напишу.
— Сколько ты хочешь?
Мирей назвала сумму. По мнению Альбера, это была крупная сумма, а для нее — пустячная: она привыкла тратить деньги матери, легко достававшиеся деньги, которые Фанни по мере надобности черпала в кассовых ящичках своих лавочек, когда еще была в добрых отношениях с дочерью и зятем.