Жатва дьявола
Шрифт:
Она была бледна как полотно, белее, чем простыня, вынутая из пруда, где стирали белье.
— Значит, вы сделали это? — заговорила она. — Так вот в какую семью я вошла!
— Полноте, невестушка! Кто поручится, что в вашей-то семье ничего такого не было?
— Не смейте! — крикнула Жильберта.
Сам того не ведая, Фернан коснулся ее больного места, сомнение овладело ею, и она пришла в ужас… Ее родной отец… где он был, когда ее мать утонула и нашли ее тело? Не помог ли ему этот несчастный случай стать единственным владельцем фермы… тогда как… тогда как… Да, сколько раз она слышала разговоры, что и у них в семье кое-кого
— Вы же знаете, в деревнях… — добавил Фернан.
Да, в деревнях все грубо, жестоко, неумолимо, и там часто происходят подобные драмы, — это все знают, но когда вот так касаются пальцем кровавых язв… громко говорят о них!.. Это невыносимо. Жильберта упала на колени.
— Господи! Господи! — взмолилась она. — Если это правда, ничем мне не искупить смертного сего греха!
Она посмотрела вокруг диким взглядом. Эта красивая комната, этот дом, эта ферма, скот, земля — все это плата за преступление. Неужели она всегда ест проклятый хлеб, хлеб дьявола, совершившего жатву свою? Да как же она могла так жить? Как не застрял у нее кусок в горле, как она не задохнулась? Вот этот человек, муж ее, и вот тот — Фернан, и умершая Адель, как могли они без трепета смотреть на солнечный свет, на поля, на небо, как они не умерли от стыда и отвращения к себе? Неужели они не думали о смертном своем часе, о каре, ожидающей их? Все, чем она жила, чем гордилась, все ее благополучие, как она могла им пользоваться, не боясь, что оно сожжет ее душу? А тот огонь, который будет палить ее завтра, в день уже близкой смерти, разве не будет он прообразом вечных мук в геенне огненной?
— Господи! — взывала она. — Прости меня!
Она не молила: «Прости их!»
— Да ладно уж, — сказал Фернан. — Все прошло, миновало, нечего старое ворошить. Надо о нынешнем дне подумать, хоть он и не вечно будет длиться. Адель умерла раньше меня, но она была женщина порядочная, она наверняка позаботилась обо мне.
— После того как вы с ней поступили?
— Я? Какие такие у меня поступки? Или она была несчастна со мной? Я ее любил, когда ей того требовалось. Я сделал для нее то, что надо было, когда это потребовалось, верно, Альбер?
Альбер молчал, опустив голову. Ведь он все это знал, только все это мало-помалу рассеялось, кануло в прошлое, об этом уже никто не думал, да ведь и столько работать пришлось!.. Умер ли Гюстав своей смертью или насильственной, какое кому было дело? Смерть его была благом, вот и все, была нужна, необходима. Сто раз, тысячу раз ее искупили, и в конце концов все было правильно. Фернан требует того, что ему полагается из наследства, — надо ему дать некоторую сумму, чтобы зря не болтал. Если человек кому-нибудь должен, надо уплатить долг. Погасить его, как говорится. А когда это сделаешь, на душе будет спокойно. Чего еще она выдумывает, эта ханжа?
— Господи боже! — выкрикивала Жильберта, все еще стоя на коленях. — Все я отдам тебе и творениям твоим, но и тогда не искупить мне совершенного греха!
Греха? Нет, вот если бы обрекли тогда целую семью на нищету — вот это был бы грех. И неужели нужно было для удовольствия блажного старика Гюстава отдать его мальчишке, который теперь уже стал взрослым и даже пожилым человеком, землю Женетов, то есть целое состояние, с таким трудом нажитое, с таким трудом сохраняемое? Конечно, тогда погрешили против правил нравственности, ну а те господа, которые управляют государствами, разве они
Жильберта все еще стояла на коленях, молилась. Альбер и Фернан смотрели на нее. Она молилась долго, и они в это время не смели пошевелиться, окликнуть ее. Наконец она поднялась.
— Альбер, — сказала она мужу таким тоном, словно приняла вдруг важное решенье, почерпнув для него силу в долгом размышлении. — Что посеешь, то и пожнешь. Каждый должен получить свою долю после жатвы. Мы выдадим этому человеку его долю. (Она уже не называла Фернана по имени.) Заплатим то, что ему причитается в награду за его поступок, пусть получит плату в полное свое распоряжение и уж сам оправдывается перед всевышним…
— Но… — начал было Альбер.
— Никаких «но». Пусть каждый получит по заслугам. Отдай ему его деньги, и если они не будут жечь ему руки, тем лучше для него… или тем хуже!
— Погоди, — вмешался опять Альбер, и на этот раз договорил свое возражение до конца. — Мне не из чего дать Фернану денег!
— Найди. Выдели мою часть, а потом подсчитай, сколько ему приходится, и выдай ему эти деньги.
— Придется тогда продать что-нибудь.
— Если надо, продадим.
— Землю?
— Если надо, продадим землю.
— Нет. Не такой уж мы грех совершили!..
— Не такой грех? — прервала его Жильберта. — Великий грех, должен ты сказать! Подсчитай же хорошенько, и пусть возьмет, сколько ему следует.
— Вот умные слова! — сказал Фернан. — Как рассчитаетесь со мной, грех-то и снимите с души, омоете себя, как говорится, а обо мне больше и не услышите никогда. Не больно-то мне хочется еще хоть раз увидеться с вами и побывать здесь.
Жильберта с отвращением отвернулась от него.
— Поступайте как вам угодно, это нас не интересует. Нас касается только то, что нам еще остается сделать.
— Что остается сделать? — спросил Альбер.
— Как ты можешь спрашивать! — ответила она вопросом на его вопрос.
— Да ты что? — крикнул Альбер. — Уж не думаешь ли ты разрезать на части «Белый бугор»?
— Если понадобится, разрежу. Разве это может меня остановить, если нужно искупить грех?
— Я свою часть не отдам, себе оставлю.
— Это твое право. А господь бог по своему праву с тобой поступит.
— Жильберта, неужели ты сделаешь это?
— Не знаю. Я еще ничего не решила. Но раз ты не хочешь меня слушать, теперь уж каждый будет сам за себя отвечать. Я не хочу гореть в геенне адовой.
— Да ведь нет же никакого ада, ты это хорошо знаешь!
Она презрительно пожала плечами.
— Альбер, — сказала она. — Желаю тебе вступить на путь истинный, который приведет тебя к господу. Я ищу этот путь и найду его. Найду, чего бы мне это ни стоило.
— Я твой муж.
— Этого я не забываю. Сделай то, что я тебе сказала. Подсчитай с этим человеком, сколько мы ему должны… Подсчитай точно, чтоб ни на один грош больше или меньше не было. Пусть ничего не останется у нас из этих проклятых денег.