Жажда смерти
Шрифт:
Преданным исполнителем рискованных планов Бориса Абрамыча Калошин не стал. Войдя в душные от интриг и страстей византийские коридоры Кремля, Калошин с первых же дней принялся маневрировать между всеми: президентом, его дочерью, Коржаковым, Черномырдиным, Березовским и другими олигархами. Попутно он успевал заигрывать с оппозицией, прикармливать бушевавшую прессу, сливая трем-четырем доверенным редакторам не представлявшие опасности секреты, поддакивать свирепым силовикам, то усмиряя их, то исподтишка науськивая друг на друга. При этом он ухитрялся не давать
Храповицкому было назначено на десять тридцать, и в десять тридцать он на непослушных ногах по ковровой дорожке вошел в державный кабинете мебелью темного дерева, российским флагом в углу, огромным портретом президента на одной стене и картой страны — на другой.
Калошин казался гораздо старше своих сорока восьми лет. Это был худощавый высокий человек в скучном черном костюме, с довольно неприятным лицом нездорового желтоватого цвета, скверной кожей и глубоко посаженными темными глазами. Он выглядел бы вполне заурядным чиновником, если бы не жидкая козлиная бородка, придававшая его изможденному лицу со впалыми щеками вызывающую несуразность.
Он окинул Храповицкого стеклянным взглядом и, не поднимаясь из-за своего стола, скрипучим голосом произнес:
— Садитесь.
Храповицкий, имевший огромный опыт руководящей работы, прекрасно знал, что, входя в кабинет начальника, нельзя останавливаться в дверях и садиться поодаль, поскольку подчиненный, поступающий так, не внушает доверия. Но от Калошина веяло таким холодом, что Храповицкий, злясь на себя, все-таки опустился в кресло где-то посередине стола для совещаний, в нескольких метрах от хозяина.
— Слушаю вас, — сухо сказал Калошин. Храповицкий достал из папки заготовленные бумаги, но в следующую минуту передумал, сунул их назад и заговорил, стараясь выдерживать деловую и отрешенную, чуть ироничную манеру.
2
В то время как мой шеф и друг обливался холодным потом в Москве, я, не находя себе места, метался по своему кабинету в ожидании итогов его встречи с Калошиным и решения суда по освобождению Пахом Пахомыча. Я не выпускал из рук телефона и поминутно смотрел на часы. Первым позвонил Немтышкин.
— Я только вышел, — доложил он трагическим шепотом. — Представляешь, эта сука перенесла заседание на завтра. Заявила, что не успела как следует ознакомиться с делом.
Я был поражен.
— Как же так? — только и сумел воскликнуть я. — Она с ума, что ли, сошла?
— Вымогательница проклятая! — выругался Немтышкин. — Ни стыда ни совести! И такие люди правосудие вершат в нашей стране! Я в Китай уеду!
— Но она хоть что-то тебе объяснила? — допытывался я, чувствуя, как меня захлестывает ярость.
— Где там! Даже не приняла! Я предлагаю написать на нее жалобу в областной суд! Немедленно. Ее за такие дела отстранят.
Честно говоря, я предпочел бы применить к ней
— Погоди! — крикнул я. — Ничего не предпринимай. Я попробую разобраться.
Едва положив трубку, я бросился звонить Безверховой. Ее телефон молчал. Наконец, когда я уже готов был мчаться к ней в суд, она ответила. Голос у нее был на редкость недовольный.
— Что-то случилось, Евгения Ивановна? — еле сдерживаясь, осведомился я.
— Он еще спрашивает! — возмутилась она. — Я же вам русским языком сказала, Андрей Дмитриевич, что мне не хватает доказательств. Вы обещали их прислать...
— Ну! — нетерпеливо перебил я. — Я же вам их в тот же день и отправил.
— Не нукайте! — отрезала она. — Не взнуздали. Ничего я не получала!
— Но я же отдал Немтышкину! — закричал я.
— И не кричите! Говорю вам, не получала! Разбирайтесь со своим жуликом Немтышкиным!
И она бросила трубку.
Я снова набрал Немтышкина.
— Ну что, решил насчет жалобы? — спросил он как ни в чем не бывало.
— Где те документы, что я велел тебе передать?! — заорал я что было сил.
— Как где? — невинно удивился он. — У меня. А за что ей давать, если она ничего еще не сделала? Она вон видишь что творит. Да ей вообще доверять нельзя. Все прикарманит, а сделает наоборот.
Я задохнулся от бешенства. У меня потемнело в глазах.
— Я даю тебе пять минут, — прошипел я вне себя. — Пять минут на то, чтобы ты все уладил! Ты понял меня? И знаешь, гаденыш, что я с тобой сделаю?!
— Я-то при чем? — обиделся он. — Жаба толстая куролесит, а я виноват! Раз ты так настаиваешь, я, конечно, все сделаю. Но я лично против.
Я с такой силой швырнул телефон в угол, что у него отлетела крышка.
3
Между тем, Храповицкий закончил свой рассказ о бесчинствах налоговой полиции, арестах и провокациях. Это заняло у него около пятнадцати минут, после чего он снял мешавшие ему непривычные очки и выжидательно замолчал, глядя на Калошина. Тот пребывал все в той же позе, не шевелясь, не сводя с Храповицкого своего немигающего взгляда. Храповицкий вспомнил, что так смотрят рептилии, и ему стало не по себе.
За все время, пока Храповицкий говорил, Калошин ни разу его не перебил, не улыбнулся и ни одним жестом не выдал своих эмоций. Храповицкий даже не был уверен, слушал ли он его.
Пауза затягивалась.
— Ну, — произнес Калошин все тем же скрипучим голосом, — и чего же вы от меня хотите?
Храповицкий растерялся. Вихров уверял его, что накануне лично все объяснил Калошину, что Калошин, в свою очередь, все понял и обещал помочь, при этом даже не назвал цену вопроса, поскольку дело представлялось ему совершенно пустячным.