Жажда смерти

Шелестов Кирилл

— Мне бы хотелось, чтобы вы вмешались, — пробормотал Храповицкий. — Чтобы вы остановили этот произвол.

Это прозвучало довольно беспомощно.

Калошин еще немного помолчал, и вдруг до слуха Храповицкого донеслись какие-то странные звуки, похожие на козлиное блеяние. Храповицкий оторопел. Калошин сидел, не меняясь в лице, не двигаясь, и хихикал.

Каким-то совершенно неприличным смехом. Храповицкий смотрел на Калошина во все глаза.

— Знаете, о чем я думаю? — все еще хихикая, заскрипел Калошин. — Уеду-ка я куда-нибудь в глубинку. От Москвы подальше. Вот как только меня отсюда вышибут, возьму да и уеду. Жду не дождусь. Домик себе куплю. Может, даже живность начну разводить. Честное слово. Люблю я провинциалов. Ничего

не могу с собой поделать. Нравятся они мне. Есть в них что-то настоящее. Какая-то, понимаете ли, искренняя убежденность, что они-то и есть центр мироздания. Главные люди. Так сказать, соль земли. Вы, простите, откуда? Я, извините, запамятовал.

Это был явно издевательский вопрос. Калошин не мог забыть, откуда приехал его посетитель. Храповицкий похолодел.

— Я из Уральска, — выдавил он с трудом.

— На карте покажете? — весело попросил Калошин.

Храповицкий послушно поднялся, пристыженно наклонив голову, подошел к большой карте. Границы округов и областей были отмечены на ней красными и синими линиями. Храповицкий ткнул рукой в Уральскую область.

— Вот, — еле слышно произнес он. — Здесь.

— Смотри-ка, действительно крупная губерния! — как будто удивляясь, заметил Калошин. — А всего в России, знаете, сколько таких регионов?

— Знаю, — промямлил Храповицкий. — Восемьдесят девять.

— А вот и неправильно! — радостно сообщил Калошин. — Восемьдесят восемь. Потому что Москва — это отдельная страна. Другая. Другие люди здесь живут. Другие проблемы решают. Но восемьдесят восемь областей — тоже хватает. И везде — сплошной цирк. Клоуны и акробаты. Так сказать, эквилибристы-прыгуны. Куда ни плюнь — или в губернатора попадешь, или в президента. Все шишки. Все хотят царьками быть. Принимают свои собственные законы, противоречащие федеральным. Рвутся отделяться. Требуют суверенитета. За глотку хватают. Подсовывают договора о разграничении полномочий. Хотят быть самостоятельными, и хоть ты их убей! В Совете Европы заседать. В НАТО вступать. Не желают жить в составе России. Только вот одна беда на всех! Денег у них нет. Деньги должны мы давать. Чтобы они поскорее могли от нас отделиться. Мы, конечно, даем. И суверенитет им даем. И денег. Все, что попросят. Пообещал им Борис Николаевич, что сколько они смогут проглотить, столько он и даст. А не подумал, что глотать они готовы до бесконечности. У них глотки бездонные. И жрут, и жрут! И еще требуют. Мы выпрашиваем на Западе кредиты, а они их жрут. А что не успевают проглотить, отправляют обратно на Запад. На свои личные счета. Потому что не верят, что мы долго продержимся. На Кавказе резня. Читали, наверное, в газетах. Шахтеры на рельсы ложатся. Тоже, надеюсь, по телевизору видели. Кругом забастовки. Коммунисты нашей отставки требуют. Словом, разваливается страна. Почти уже развалилась. Чуть-чуть осталось.

Он прервался и осмотрел Храповицкого с ног до головы.

— Вы слушаете меня? — осведомился он. На сей раз строго, без улыбки.

— Слушаю, — поспешно подтвердил Храповицкий.

— Вот и хорошо, — одобрил Калошин. — А летом нам предстоят чудовищно трудные выборы. Рейтинги нашей популярности равны 15 процентам и продолжают падать. Даже самые продажные из социологов предсказывают нам полный провал.

Калошин замолчал, словно ожидая реакции собеседника. Пораженный такой откровенностью, Храповицкий не знал, что ответить. Он готов был провалиться сквозь землю.

— И вот на фоне этой обнадеживающей картинки появляетесь вы. Как вас, кстати, по батюшке?

Это был второй издевательский вопрос. Еще более обидный, чем первый.

— Владимир Леонидович, — промычал Храповицкий.

— Появляетесь вы, Владимир Леонидович, — не спеша продолжил Калошин. — Из обширной Уральской губернии. И со всей вашей очаровательной провинциальной непринужденностью наседаете на меня. Слушай, говорите вы, Юрий Мефодиевич! Что ж ты здесь без дела сидишь? Как тебе не стыдно?

Брось-ка ты всей этой ерундой заниматься! Давай-ка лучше мне помоги. У меня тут проблемка небольшая возникла. Я знаешь, государству миллионов десять недоплатил. Ну, из головы вылетело. Запарился. И на меня налоговая полиция насела. Хвост мне прищемила. Ну, государство-то у нас богатое! Что ему сделается? Десять миллионов больше — десять меньше. Не разорится же! Ты уж там войди в мое положение. Осади этих налоговиков. Да поскорее! Прямо сейчас. А то мне некогда. У меня дела. Мило получается, правда?

Храповицкий открыл рот, чтобы возразить, но не нашелся. Вместо этого он лишь втянул воздух и понурил голову. Разговор складывался на редкость скверно. Судя по настрою Калошина, помогать он не собирался. Кажется, он даже собирался сделать нечто совсем иное. Храповицкий почувствовал, как по спине у него забегали мурашки. Все стремительно летело к черту.

— А сколько вы, кстати, мне за мою помощь намерены были предложить? — невозмутимо поинтересовался Калошин. — Миллион? Два?

— Я не собирался предлагать вам деньги, — торопливо принялся оправдываться Храповицкий. — Я думал...

— Это здорово, — перебил Калошин. — Правильно. Значит, я по дружбе должен вам помочь? Как товарищ товарищу? Дружба, она дороже денег! Как это все-таки искренне! Как по-русски. И люди-то ведь какие за вас просили! Ваня Вихров. Гроза ресторанов. Пол-Москвы в клочья разнес. Хороший человек, душевный. Папа его, знатный газовик! Гордость Родины. Оба — патриоты. Оплот и надёжа. Умрут, а не выдадут. А что папа собрался весь «Газпром» себе отхватить, слыхали? За девяносто миллионов долларов. Как вам сумма? Нравится? Вообразите, главное национальное достояние за девяносто миллионов! Вот так запросто. Зашел в магазин, увидел и купил. Между прочим. Гулять — так гулять! А Россия, значит, подыхай! Кому она Нужна, Россия-то! Не верите? А я вам могу его проектик показать. Я хоть его и зарубил, но храню. Как память. Губа не дура, да? Вы бы, наверное, тоже не отказались? Да я бы и сам, знаете ли, поучаствовал. Наскреб бы где-нибудь по такому случаю. Занял бы. Да вот у вас бы и занял. Хорошие у вас друзья, Владимир Леонидович из Уральска. Далеко вы с ними пойдете. Если вас не остановят. Да что ж вы стоите, как школьник на экзамене? — спохватился он. — Вы садитесь, садитесь.

Чувствуя себя именно школьником, безнадежно провалившим экзамен, Храповицкий поплелся назад к столу и опустился на свое место. Он не понимал, что происходит. Голова его шла кругом.

4

Судья дала о себе знать примерно через час после моего с ней разговора.

— А сразу нельзя было по-человечески все сделать? — ворчливо начала она. — Я же, кажется, доходчиво объяснила...

Внутри у меня все кипело, но я постарался не выдать себя.

— Извините, — произнес я сквозь зубы. — Произошло недоразумение.

— Что-то голос у вас странный, — заметила она. — Не заболели часом?

— Простуда, — ухватился я за подсказку. — Продуло где-то.

— А это потому что вы без шапки ходите! — с укором воскликнула она. — Не думаете о здоровье! Я в вашем возрасте тоже дура была. В нейлоне на свидания бегала. А толку! Все равно развелась потом.

— Я не бегаю в нейлоне на свидания, — ответил я.

— Хоть на это ума хватает, и то молодец! — одобрила она. — А шапку все равно надо носить!

— Буду носить, — пообещал я сдавленно.

— И шарф тоже, — не унималась она.

Я пообещал носить и шарф. В эту минуту, если бы она потребовала, я бы согласился и на валенки.

— А насчет этих документов... ну, вы поняли, да? Даже не думайте меня убедить! — добавила она категорично. — Не было никакого недоразумения. Просто Немтышкин у вас жулик. Я уж давно догадывалась. Проверить хотела. Вывела его наконец на чистую воду. На порог больше его не пушу! Пусть только сунется, подлец, по другим делам.