Железная леди
Шрифт:
– Надеюсь, что и не увидит, так как сбежал из Парижа. И надеюсь, что зловещий капитан Морган тоже покинул Францию. Мне не по душе оставлять Ирен, когда этот человек бродит рядом с ней. Пожалуйста, Нелл, не считай мою озабоченность еще одним проявлением ревности. Я как муж имею право волноваться.
– Это совершенно естественно, Годфри. Я не представляю большей удачи в жизни, чем однажды найти человека, который будет обо мне волноваться.
– Помимо волнения, в браке есть и другие эмоциональные вершины, моя дорогая Нелл.
– Какие же?..
Годфри уже собирался что-то сказать, но потом покачал головой:
– Некоторые вещи каждый должен открыть для себя сам. Посмотри на очередь! Мы приехали к храму мадам Тюссо.
Удивительно, что столько людей готовы стоять в очереди, чтобы увидеть манекены для портных, подумала я, пока Годфри помогал мне вылезать из кэба и расплачивался с кучером. Когда мы попали в сумрачное здание, настроение у меня изменилось. Вероятно, дело было в удачном освещении, но многие восковые фигуры казались невероятно реальными, особенно те, что были выставлены в жуткой витрине «Комнаты ужаса».
Наконец мы с Годфри, моргая, вырвались на дневной свет, и впервые после возвращения Лондон показался мне привлекательным в своей чистоте и ясности.
– Как замечательно видеть улицы, заполненные экипажами и лошадьми, омнибусами, торговцами и пешеходами! – воскликнула я. – Не понимаю, зачем увековечивать в воске такое количество ужасающих исторических событий. Те сцены с гильотиной…
Годфри кивнул:
– По этой причине я и хотел осмотреть экспозицию. В истории, куда мы вмешались, на кону стоят жизни. Кто может точно сказать, что на самом деле произошло в Афганистане много лет назад? Однако я верю Квентину, когда он говорит, что Маклейн был убит и столь жестоко оклеветан после смерти, что собственная жизнь Стенхоупа уже никогда не станет прежней и что сегодня по меньшей мере еще один невинный человек находится в опасности из-за последствий предательства, совершенного близ Майванда.
– Когда ты формулируешь все таким образом, я понимаю, что глупо мне рассчитывать на роль в столь серьезной драме.
– Ты действительно ведешь себя глупо. – Годфри выглядел таким серьезным, каким я никогда его не видела. – Как и Ирен, как и я. Опасность буквально бурлит вокруг нас. Твое давнее знакомство с Квентином Стенхоупом – и тем более неожиданная новая встреча с ним – низринули нас в страшный котел, в котором мы продолжаем вариться. Помни об этом в ближайшие дни. Один из нас постоянно должен быть настороже. Нет ничего опаснее старых секретов, которым не помеха любые границы.
– По твоему мнению, наш мир столь же уродлив, каким мы его видели в «Комнате ужасов» Музея восковых фигур?
Адвокат кивнул:
– Иногда, Нелл, он именно таков. Чаще он показывает свою светлую сторону, но нельзя позволить благостному облику затуманить нам взор.
– И что теперь?
– Теперь мы достаточно оценили серьезность нашей задачи, – объявил Годфри, останавливая кэб поднятой тростью, – и отправляемся на Бейкер-стрит по следу загадочного доктора Уотсона.
Глава семнадцатая
Больной друг Уотсона
– В чем дело, Джон, дорогой?
– Боюсь, это дело для Холмса.
– Боишься? Когда возникает потребность в талантах мистера Холмса, ты обычно бываешь заинтригован, а не испуган.
Я протянул супруге письмо над подносом с сэндвичами. Мэри взяла листок бумаги со своей обычной грацией, стараясь не задеть кружевным рукавом пеньюара топленые сливки в кувшинчике и не отрывая взгляда от письма в руке.
– О, какая жалость! – воскликнула она, прочитав его.
Оценка Холмса природы письма и манеры изложения оказалась бы куда жестче, но сочувственные слова Мэри были созвучны моей собственной непосредственной реакции. Я помнил автора послания со времен нашей учебы в школе: Перси Фелпс, более известный под фамильярным прозвищем Головастик. Он был талантливым, но немного изнеженным юношей, блестяще отучившимся в Кембридже, а затем назначенным в Министерство иностранных дел, в то время как я все еще валялся с брюшным тифом в Индии.
– Воспаление мозга в течение шести недель! – Мэри покачала головой. – Бедняжка.
Женское сострадание – удивительная вещь. Нет ни одного мужчины, даже закаленного жизненными испытаниями и тяготами, который не вызвал бы сострадания у какой-нибудь женщины, когда он по-настоящему несчастен и отвержен.
– Я тоже могу ему посочувствовать, – мрачно добавил я, вспоминая собственные месяцы лихорадки и заброшенности около девяти лет назад.
– А что за несчастье он упоминает в письме? – поинтересовалась Мэри; ее большие голубые глаза были полны заботы.
– Это только Фелпс может объяснить или, вернее, только Холмс в состоянии расследовать.
– Да, ты должен немедленно сообщить мистеру Холмсу об этом деле! Никто лучше него не умеет распутывать всякие необычные загадки.
– Ты уверена, что не будешь возражать, если я уеду на целый день, Мэри? Фелпс дал свой адрес в городке Брайарбре, что близ Уокинга, а Уокинг находится далеко от городской суеты.
– Глупости! Бедняга попросил тебя о помощи. Я не помню случая, чтобы ты кому-нибудь отказывал. Кроме того, поездка за город пойдет тебе на пользу.
Благословен мужчина, которого судьба соединила с понимающей женщиной! Я поцеловал Мэри на прощание и через двадцать минут уже направлялся на Бейкер-стрит. Если общество супруги было для меня бальзамом, то компания Холмса однозначно представлялась терпким лекарством. И об этом я сразу же вспомнил, застав по приезде своего друга за одним из его химических экспериментов.
– А, Уотсон, наш примерный семьянин! – приветствовал он меня без всякого удивления.
И сразу же, без перехода, сообщил, что если его химический раствор окрасит лакмусовую бумагу в красный цвет, то он мог стоить человеку жизни. Едва Холмс сунул полоску бумаги в пробирку для анализов, как она мгновенно приобрела темно-малиновый цвет.
Следующие несколько минут Холмс был занят тем, что составлял телеграммы для посыльного.
– Весьма тривиальное маленькое убийство, – прокомментировал он, прежде чем усесться в свое любимое кресло и уделить мне все свое внимание.