Железные Лавры
Шрифт:
– Лучше уж отпустить его теперь, Екклесиаст, пока этот воронок не накаркал себе же беду, довольно дерзок.
Он кивнул стражнику. Тому четырех стадийных шагов хватило – подойти, взять со шкур святой образ, потом подойти ко мне, отдать, вернее, ткнуть тараном мне святой образ в руки. Уразумел тотчас и обрадовался несказанно: вот и есть благодарность и к ней в придачу истинно королевский дар.
– Стой! – вдруг возгласил Карл, колыхнув выдохом пламя светильников. – Дай мне!
Я похолодел: Карл снова протягивал руку за образом.
Стражник вновь выхватил у меня святой образ, вернулся к королю, отдал ему святой образ. Карл взял святой образ во всю даль вытянутой рукой – держал легко, будто невесомый лист древа, и, не приближая – так, на вытянутой руке, – всмотрелся, искристощурясь. Наверно, король страдал дальнозоркостью, заставлявшей его завоевывать все более далекие пределы.
– Разве может женщина править государством, утвержденным Самим Богом? – вопросил он.
Аббат смолчал, будто подозревая, как и я, что Карл обратился напрямую к Твоему, Христе, святому образу.
– Нет, не может, - сказал Карл, словно не дождавшись ответа и вещая своё суждение с попущения Твоего, Господи. – Куда женщине, у коей, как и у Евы, сердце – то же яблоко с Древа познания истины и греха? Мудрость и грех заодно, в одном плоде. Еве нужно было, чтобы Сам Творец любовался ею всей с головы до ног, как и Адам – вот где была беда. Потому кайзерен Ирен и нужны столь величественные образы, что будут, как она чает, восхищаться ею. А вот своему сыну она выколола глаза… Ведь так? Или лгут все ветры голосов? Ты видел тёзку того, кто воплотил веру Христа в земные богатства? Ее сына Константина?
Не вмиг и уразумел, что теперь властитель Европы обратился ко мне, а не к Спасителю.
– Не лгут, Каролус Рекс, - дерзко вернул я ему слово. – Виделзатянутые мёртвой кожей глазницы Константина, сына василиссы Ирины и тёзки Константина Основателя.
Что было – то было. Железноокая царица захватила престол сына своего, столкнув Константина во тьму очей и жизни. Так и спасла своего отпрыска от еще больших грехов, на кои он уже нацелился, и приняла неутолимую в наследии жажду власти в саму себя. Но слов моего отца о самодержавной царице Ирине тогда повторить не мог. И сейчас – покуда не к месту.
– Sic, - возвестил на латыни Карл. – По власти кайзерин Ирен утверждает, а по сердцу отрицает. Не желает вплоть до пролития глаз и крови, чтобы сын ее от мужа, отвергавшего образы, сам видел земные образы Творца. Чем же отличается кайзерин Ирен от своего покойного мужа, отвергавшего образы? Чем отличается Ева от Адама?
Мы оба с аббатом Алкуином смотрели на Карла – в четыре выпученных глаза.
– Красива она? – вопросил Карл, продолжая служить твёрдым аналоем для образа Твоего, Господи.
– Кто, ваше величество? Ева? – Не бес ли задал вместо меня тот лукавый вопрос, который и сам я услышал, лишь когда задал его.
– Не лукавь, грек, - отозвался Карл едва ли не голосом графа Ротари.
– Как пламя греческого огня. – Иного сравнения не мог найти.
– Екклесиаст, греческий огонь нам пригодится? – вдруг вопросил Карл средоточие мудрости.
Клясться не стану, но почудилось мне, что в голосе Карла похоть и власть встретились и облобызались.
Алкуин отвечал как бы в сонном видении, успев прикрыть глаза вратами век:
– Знать бы его секрет – тогда и пользоваться с осторожностью, Давид, - сдерживая тяжелую улыбку, отвечал аббат Алкуин.
– Это тебе не Вирсавия. И даже не царица Савская. Мудростью не заворожишь. Сама, кого хочешь, афинейскими хитросплетениями удушит.
Гордыня шептала мне, что знобит в тот миг не только меня, но и весь мир волею короля франков, коему в тот год еще до Рождества Христова предстояло провозгласить себя новым императором старого Рима.
Карл моргнул вместе со светильниками – и вот, святой образ уже оказался в моих руках.
– Так и скажи своему настоятелю, когда вернешься в Новый Рим, - изрек благодушно Карл. – Король франков Карл и аббат Алкуин смиренно просят его водворить сие спорное изображение на то место, откуда было взято. На моих землях не принято ваять воображения ради образы, неприступные никакому воображению. Вот он, сей образ, и движется здесь неприкаянно…
Какую бы ересь ни нес франкский король, а я ничего, кроме радости и тепла в те мгновения не испытывал, прижав святой образ к груди. Так с ним и благодарил короля искренне, от всей души, не став делать низких поклонов, чтобы не выходило, что и святой образ кланяется и опускается долу.
– Отправляйся в замок к своим друзьям… - было следующее веление короля франков.
И я вновь дерзнул:
– Они не могут быть мне друзьями.
– Кто же они тогда? – шевельнул любопытной бровью Карл.
– Волки и овцы не могли быть друзьями, когда плыли совместно в ковчеге праотца Ноя, хотя первые не ели последних, а последние не шарахались от первых – как на великом водопое.
– Иного, менее лукавого сравнения вновь не сумел подыскать.
Карл переглянулся с Алкуином и опустил бровь: ответ мой был принят.
– Раз тебя волки не едят, отправляйся в малый ковчег до распоряжений, - продолжил король франков. – Он теперь и принадлежит волку, этому безумному Аяксу, по праву, а сей волк тебе знаком.
Карл, хоть и оправдал графа, но, видно, не утруждал себя узнать, нет ли у того прямых наследников, раз не видел их при графе. Да и разве могло беспокоить какое-то наследное право самого распорядителя мира?
Опасения, всплывавшие болотными пузырями из моей утробы в голову до самого темени, рассеялись: ярл Рёрик жив и тоже отблагодарён. Только вот женихом Ротруды ему уж не быть – ясно, как Божий день. Карл легко откупился, а ярл легко отделался. Опаски не осталось, а только – любопытство: чем же отделался бард Турвар Си Неус и какой же безделушкой одарен.