Железные Лавры
Шрифт:
В беспамятстве думал, что просто устал и заснул в дороге, застигнутый недугом, привычным для всякого путника, пусть даже смертный недуг тот.
И так заснув, упал на мягкое дно, с облегчением отказавшись от всякого вольного движения.
Так, наверно, изнемогает и отдается утопленник силе воды, закутывающей его в краткий и незлой недуг смерти. Но воды никакой не нашлось – и страх перебил заботливую силу смерти. Телу и душе не покоилось во сне. Ждал нутром стремительного тока с ласковыми завихрениями на луках реки – тому току и отдал бы всякий долг движения материи и судьбы, радуясь оправданной безответственности, а не дождался.
В глубине душевной тьмы стало мниться, что обознался рекой и отдался давно высохшему руслу, разлегшись на размолотых в пыль костях.
Ошибка стала мучить сердце посреди не текшей никуда каменистой материи, а там и вовсе худо стало, когда вспомнил, что кидался в поток спасать святой образ в холщовой суме. Завозил рукою, ища – да слишком гладким показалось дно, опустевшее, как старческий рот. Не за что тут было зацепиться суме.
Вздрогнул, глаза сами открылись от сотрясения безвольного тела – и узрел над собой глаз, но не волка или ворона, а барда Турвара Си Неуса. Кругом, как занавеси балдахина, свисали на меня его долгие тонкие власы.
– Лекарь сказал, что не умер ты, - изрёк он надо мной добрый приговор. – Обморок. Кровь носом выбежала на двор… Но не вся. Холодно на дворе, видать поежилась и – обратно.
Пригляделся к барду, чая установить по его виду, что в мире ныне происходит. Ни дурных вестей, ни предзнаменований не высмотрел.
– Принес бы ты мне такую весть туда, где я во сне умирал, - укорил его, замечая, что дышится легко, а глаз певца никуда надо мною не уплывает, - твоей вести цены бы ни было! А теперь и так нетрудно догадаться.
– И это награда! – взлетела надо мной голова барда на полный его рост, и взметнулись его тонкие власы. – Меня к тебе еле пустили. Хвала богам, позволил сей… как его?... большой здесь начальник… он, кажется, в той же чести, что твой покойный отец.
Словно сама собой тонко и надсадно, как жилка души, пропела самая короткая струна арфы – с ней, как и со своей душой, бард живым расстаться не мог.
Меня так и подбросило с просторного, по-патрициански накрытого ложа. Шнырять по Городу даже в разных обличьях, узнавать всякие необычайные тайны, узнать, наконец, о кончине родного брата, а в малом итоге так и не задать никому вопроса, ответ на который мог быть ключом к подземелью всех прозрений.
– Силенциарий?! – вопросил я барда уже в сидячем положении.
– Вроде не ошибся, - ответил бард, отступив на шаг и, кажется, радуясь, что одним словом восставил со одра полу-мертвеца.
– Кто он? – не терпелось мне узнать.
Даже не разумел: барда ли спрашивать о том, чужака в чужом дворце!
– Даже если бы знал имя сего человека, то не знал бы, кто он, и о том ли ты спрашиваешь в сей миг, жрец, - по-своему очень мудро ответил бард и добавил, неторопливо спустившись взором с моего лица до ног: - да и на жреца ты тут вовсе не похож, знатный какой-то весь стал, догадаться бы о том заранее. Теперь и о том, кто есть ты, никому не смог бы ответить умно.
Большое верблюжье одеяло, когда сел на ложе, съехало вниз и теплыми складками сложилось вокруг моих босых ступней. Прозрел, что, когда встану, поднимусь в рост и совершу первый шаг, начнется моего путешествия новая глава...
[1] Логофет геникона – высший дворцовый чиновник, ведавший казной, куда стекались поступления от налогов и где хранились податные списки.
[2] «Порфир» - Порфировый триклиний, зал дворцовых торжеств.
[3] Одоакр, свергнувший в 476 году последнего императора Западной Римской империи, Ромула Августула, сам отказался от императорской короны и отослал ее византийскому императору Зенону.
Глава 6
ГЛАВА ШЕСТАЯ.
На ее протяжении шустрый поросёнок с подпаленным хвостом разрушает великую и несбыточную державу
Бард Турвар Си Неус почтительно отступил еще на шаг и сказал:
– Не изумлюсь, если ты, жрец, и окажешься настоящим императором.
– Изыди, сатана! – отмахнулся от него изо всех сил, да разве так прогонишь того одержимого, который не знает слова, коим его назвали?
В следующий миг весь видимый простор расширился кругом до выложенных не мрамором, а матовым песчаником стен, что были не скупо освещены бронзовыми лампами-ласточками.
– Где это мы? – невольно изумился, а вопроса глупее было не выдумать.
Лесной бард Турвар Си Неус был одарен завидным благородством.
– Если ты сам этого теперь не знаешь, Йохан, - мудрой, черной улыбкой того благородства одарил он и меня, - то о чем же ты молился там, где мы были раньше и где знали, куда мы попали не по своей воле?
То была, несомненно, одна из комнат дворцового лазарета, предназначенного для императорских чиновников и слуг высших сословий на случай, если они вдруг свалятся с ног на службе.
Оставалось задать последний вопрос, дабы стяжать в горсти все звенья необходимого в тот час знания:
– Где ярл?
– Где-то здесь же, в этой необъятной горе, - раскинул руки бард, - где нор и ходов поболе, нежели во всей муравьиной империи. Он уже успел учинить подвиг на новую вису. Слышал?
– Нет. Вису – тем более, - ответил ему. – То меня по норам таскали, то переодевали.
Бард поведал о подвиге так кратко и без витийств, будто никогда вис не сочинял. Верно, от того, что был с макушки до пяток трезв и чего-то тихо опасался.
– С франками на пристани повздорил. Они – на него. Он рукой повел, другой повел, всех в море с пристани посеял, а потом качнул корабль и волну на них пустил для пущего урока, чтоб знали, с кем связались. А потом каждому руку подал и достал из воды. Правда, у двоих пришлось из глоток воду давить… Теперь он у них в опасных богах ходит.