Железные Лавры
Шрифт:
Остановка породила разумное объяснение опасному озорству:
– Все задуманное здесь сильными мира сего в пику друг другу сливается против их расчетов в один общий поток, и этот поток сокрушит всех, - Вот какая смутная картина увиделась мне в те мгновения. – Нам нужно свалить в поток большой камень… Очень большой камень, коему под тяжесть и в мощь его – заткнуть всё русло. Просто свалить – и посмотреть, что будет.
– «Нам» - это кому? – тяжко вздохнул, будто устал от своей трезвости и ясности ума бард. – Мне бы теперь только на волю. Довольно. Все уразумел.
– Не
– Уж ты-то, жрец, кажется, обрел все, что желал, - не сдержался, перебил меня бард, - Был галкой, а теперь тебе всякий пестрый павлин-фазан позавидует.
Какой гнев мне удалось сдержать, слава Богу! Видать, начал стареть, раз сдержал. Только и ответил:
– Большего оскорбления, бард Турвар Си Неус, и придумать было невмочь! Был бы ярлом – тотчас бы разрубил тебя мечом, как морковку, даром что черного окраса, какой и я сам носил и люблю, а вскорости верну себе.
Мед в глазах барда растопился, он отступил на шаг и принес извинения с поклоном. Стражники оценили издали мое высокое положение в Дворце.
– И кто же теперь будет красть у ярла его меч? – примирительно вопросил бард. – И не страшась оказаться морковкой.
С этим вопросом он переложил арфу в другую руку, словно намекая, что у него только одна рука свободна и та – для дела поважнее.
– Наверно, мне и остается, - признал без оговорок и жребиев: коли уж взялся за дверное кольцо, так стучи, даже если то дверь в преисподнюю.
И вопросил:
– Посольство Карла уже было принято первым приёмом? Царица уже видела тебя и ярла?
– Нет еще, - отвечал бард и вновь поспешил проявить нужную во дворцах догадливость: - Верно, царица еще вся в думах. Тебя-то, Йохан, она принимала несомненно, раз остальных держит за дверьми. И все ей известно от тебя.
Мне почему-то сделалось стыдно, и поспешил приподнять свою чашку весов к чашке барда:
– Зато одного не знаю: когда она собирается посольство принять. Но полагаю, тебя чутье не обманывает…
– Да оно и не нужно в этой гробнице, чутьё, - усмехнулся бард, глянув в потолок. – В ней любой стук до всех пределов отдается. Завтра. Завтра обещали прием.
Так кишки и подпрыгнули к моему горлу: всего один день и одна ночь на устройство своего заговора, коему надлежит перебить все расчеты самых лучших умов Империи!
– Ох, как от тебя пахнуло сырой землею!
– на полшага отступил бард.
– Где тебя держат? – спросил его.
– Тут не чаща, заблудишься с двух шагов, - ответил бард. – Но вот, тупая нора за двумя поворотами. Один там, как в застенке. В чудесном застенке, где кормят, как любимых зверей.
Примерно догадался, что бард говорит о дворцовой гостинице для особо важных вестовых.
– Если ты стремился стать певцом императора, привыкай, - еще раз для дела кольнул его и спросил, не далеко ли от него поселили ярла.
– Не знаю, где он, но, сдается мне, где-то там, в другой горе, - махнул он свободной рукой в восточную сторону.
Было понятно: посольство, нашпигованное крепкими воинами, поселили в палатах командиров-друнгариев, в комнатах третьего яруса, подпертых снизу казармами дворцового гарнизона. Проход туда был мне дозволен. Добежать от гостиницы вестовых до палат друнгариев можно было за дюжину вздохов. Если помчаться со всех ног.
– Послушай меня, бард Турвар Си Неус, - обратился к нему, гласом надавив на важность, - в чащобе и в чужом краю мы тебя признали начальником дела, там ты лучше все слышал, а тут им буду я. Дождись меня тихо. Сам вернусь сюда к исходу дня и здесь же заночую, поближе к твоей клетке. Не в доме своем, куда хотел и тебя с ярлом пригласить. Но ныне не приведется. Посему не прощаюсь. И будь покоен.
Веским шагом и без жестов прощания сразу оторвался от него, давая намек стражам и соглядатаям, что не так уж и дорог мне бард, ждут дела поважнее. С десяти шагов, от поворота коридора, оглянулся и моргнул ему. Удивительно было: меня уносил дальше бурный поток, а бард словно оставался на твердом месте, однако отчаянными взором мольбы о спасении не я обращался к нему, а ко мне он – остававшийся на временно безопасном в тот час берегу.
Раз в потоке вертел меня водоворот, то вновь суждено было увидеть хоть по разу, пока не засосало внутрь, ко дну, те же лица и места. В моей воле было лишь поменять их местами – и я поспешил на кладбище.
– Отец, что мне теперь делать, чтобы не испортить Божий замысел обо мне? – вопросил отца своего, еще на подходе к сырой и холодной плите слыша его слова: «Почему ты спрашиваешь меня, а не Самого Господа? Вопроси Его молитвой».
– Однако мне нужен твой совет, отец, - настаивал я, словно ожидая от отца либо рассказ о заговоре, либо оправдание и раскаяние. – Вот теперь я какой, видишь? Но разве ты хотел, чтобы я так одевался?
Не спрашивал отца о саблебровой василиссе Ирине, ведь мать моя была рядом.
Готов был понести тот разговор с отцом на исповедь к геронде Феодору, ведь ответить мне мог из тьмы какой-нибудь бес, а вовсе не отец. Потому, наверно, отец благоразумно молчал на той стороне великой реки. Мне лишь хотелось, чтобы он теперь знал, что я уже все знаю… и если еще не все, то, по крайней мере, чую беду, кою отец не мог оставить на плечах старшего брата моего, Зенона, а тут и я подвернулся кстати. Черед был нового оборота – и, поклонившись отцу, испросив его благословения, поспешил в Обитель, к геронде Феодору за благословением повесомее.
Господи, Ты всегда вовремя посылаешь знаки, только умей их зреть!
Когда запыхавшись и вспотев посреди зимы – не привыкал ведь носить богатые одежды, тянущие плечи в землю, – достиг врат Обители, то изумился и почуял отцовский ответ.
У врат же Обители стояли дворцовые стражи, не возбранявшие проход мне, дворцовому отпрыску. Даже коротко поклонились, словно оповещенные заранее о появлении того, кому велено кланяться. Некая сила, однако, остановила мои шаги. Ответ двигался ко мне из Обители, но был – как прозревало сердце – величественнее, массивнее и холоднее могильной плиты. То отнюдь не геронда Феодор шел встретить меня у дверей, а некто сильный мира сего покидал Обитель. Даже запретил себе гадать – кто же.