Железный Густав
Шрифт:
Гейнц долго глядел ей вслед. Потом машинально достал из кармана носовой платок и принялся стирать со щеки следы засохшей крови. Нерешительно поглядел на кабачок. И вдруг спохватился, что он без пальто и шляпы. Стоила стужа, январские морозы, надо было возвращаться за пальто…
Он медленно повернулся и побрел тою же дорогою обратно.
Прошло каких-нибудь четверть часа, но угрюмая треугольник площадь уже опустела. Бар был погружен в темноту. Пород разбитой стеклянной дверью стоял полицейский и разговаривал с каким-то штатским…
—
Оба — полицейский и штатский — испытующе и неодобрительно воззрились на Гейнца.
— Я вернулся за своими вещами, — настаивал Гейнц. — Если это возможно, я попросил бы…
— В помещении ни души, — возразил полицейский. — Все разошлись по домам. И здорово вас излупили?
— Не так чтобы очень.
— Если не пожалеете талера, я, так и быть, зайду с вами в помещение, — предложил штатский. — Возьмете свои вещи. Я — здешний кельнер. А есть у вас номерок от вешалки?
— Есть, — сказал Гейнц и последовал за кельнером.
— На этот номер сдана еще дамская шляпка, — заявил кельнер. — Тут что-то не так.
— Порядок, — сказал Гейнц и сунул кельнеру деньги. Он давеча взял с вешалки только меховую шубку Тинетты. — Но беспокойтесь! Я отнесу даме ее шляпу. Порядок!
— А где она? — насторожился кельнер.
— Где же ей быть? В другом баре…
— В другом баре? Опять в баре? — вознегодовал кельнер. — Ну, знаете ли, что слишком, то слишком. Не удивительно, что люди на вас так злы!..
Но Гейнцу было безразлично, что говорил этот субъект. Безразлично, что и шуцман снова его окликнул.
Осторожно вертя на пальце женскую шляпку, он пересек площадь и направился к бару «Наполи». Разделся у вешалки, сдал на хранение и дамскую шляпку и вошел в зал. Тинетта сидела на высоком табурете у стойки, он сел рядом.
— Я принес твою шляпу, Тинетта, — сказал он.
Она повернулась к нему. Ее губы сложились в улыбку, но глаза глядели угрюмо. Нет, не угрюмо, они глядели зло, когда она сказала:
— Значит, ты все же пришел! Я в этом не сомневалась, Анри! Нельзя отказываться от борьбы, пока одна из сторон не признает себя окончательно побежденной, верно? Что ж, давай чокнемся, побежденный, за твое окончательное поражение!
И он чокнулся с ней — молча, но все же чокнулся с ней.
С открытыми глазами стремился Гейнц навстречу своей гибели, с тупой ожесточенностью шел от поражения к поражению. Глухой ко всем увещаниям, как извне, так и изнутри, утратив всякий стыд, равнодушный к оскорбленьям этой женщины и ко все более издевательским улыбкам брата, судорожно цеплялся он за Тинетту…
Как-то вечером Эрих неожиданно рано вернулся домой. Он привез с собой девушку — странное существо в черном, наглухо закрытом платье, с бледным, словно оплывшим лицом и гладко, на прямой ряд причесанными черными волосами — под мадонну…
Ужинали вчетвером, говорили мало. Зато много пили. Что-то необычное носилось в воздухе, шли какие-то таинственные приготовления, в которые Гейнц не был посвящен. Все трое были, по-видимому, в сговоре…
Эрих то и дело поднимался из-за стола, чтобы отдать прислуге распоряжения, а возвратившись, вполголоса докладывал:
— Нет, верхний свет мы выключим. Достаточно огня в камине…
Или:
— Пришел скрипач, посадим его наверху, на хорах… Лампа ему не нужна, он слепой…
Или же:
— Еще немного ростбифа, фрейлейн?
— Нет, благодарю. До этогоя почти ничего не ем…
— Ну, разумеется, я просто не подумал…
Гейнц слышал все это и настораживался, но тут же обо всем забывал. В душе он бесился: Тинетта совершенно его не замечала. Он несколько часов просидел в библиотеке, брал то одну, то другую книгу, вперялся в нее неподвижным взглядом и опять откладывал… Нет-нет выходил в холл и прислушивался, что же происходит в доме? Раза два-три стучался к ней в дверь, но она прогоняла его…
Наконец он даже — чего еще никогда не делал — подошел к шкафчику Эриха, где стояли ликеры, и стал наливать себе рюмку за рюмкой, не разбирая что. Ему было все равно, что пить, лишь бы оглушить себя. В эти долгие серые, все более меркнущие предвечерние часы вечная неудовлетворенность терзавших его желаний была особенно невыносимой.
Так больше продолжаться не может, твердил он себе снова и снова. Лучше ужасный конец, чем бесконечный ужас… Наконец подошел к телефону и вызвал такси. Когда он выходил из дому, дорогу ему преградила Тинетта.
— Сейчас еще нельзя уходить, Анри, — сказала она. — Ты мне сегодня понадобишься.
— Вот уж не похоже, ты на меня весь день ноль внимания.
— А ты, оказывается, пил? Фи, как не стыдно! Минна, дайте шоферу на чай, мосье Анри раздумал ехать…
— Ничего я не раздумал, не ходите, Минна!
— Никуда ты не поедешь! Отошлите такси, Минна!
— Так я пошел. До свиданья, Тинетта!
И вдруг она звонко расхохоталась.
— До свидания, гадкий ты, злой мальчишка! Но хотя бы вечером приходи. Ладно? У меня для тебя сюрприз!
Она побежала за ним следом, она обняла его своими белыми руками и — чего еще никогда не делала — поцеловала в губы.
— Ну, беги, беги, злючка! Но только смотри — возвращайся, Анри…
Он чуть не остался. Попроси она его еще раз, он остался бы наверняка. Но она уже повернулась и так стремительно убежала к себе, что кимоно ее взлетело вверх.
И он ушел. Сел в такси. Он все еще ощущал блаженный трепет от прикосновения ее рук, пытавшихся его удержать, все еще чувствовал на губах вкус ее поцелуя. Казалось, увидев, что раб готов бежать, она побренчала цепями, которые так сковывали ему ноги, что далеко уйти он не мог…