Железный Густав
Шрифт:
— Мне страшно жаль, — сказал Малыш чуть слышно. — Мне и и голову не приходило, что для Ирмы это так серьезно…
Она сразу перестала плакать.
— Ах, вот как, вам и в голову не приходило, господин Хакендаль, — вскинулась она. — А вы хоть на минутку об этом задумались? Вы целовали Ирму, она сама мне рассказала, но тут пришла другая, и вы сразу же забыли Ирму. Серьезно это было для нее или нет, нам-то не все ли равно? Вам интересно только, что для вас серьезно… То-то я и говорю, плохой вы человек!
—
С минуту он постоял на пороге, теребя ручку двери. А потом все-таки сказал:
— Если на то пошло, фрау Кваас, я не плохой человек, — сказал он. — Я только слабый человек. Пока еще…
И прежде чем она ответила ему, исчез за дверью.
И все же он опять на вилле, сидит в столовой и ест ростбиф с гарниром из ранних овощей. И только девушка с восковым лицом и прической мадонны не ест ростбифа, она вообще воздерживается от еды «до этого», что бы сие ни означало.
Застольная беседа, против обыкновения, не клеится, каждый погружен в себя. Иногда звякнет по фарфору ложка, и звук этот замирает в тишине.
«Точно заговорщики, — думал Гейнц. — Неизвестно только, что мы замышляем».
Он поглядел на Тинетту. Она поигрывала бокалом и с нежной загадочной улыбкой наблюдала, как кружит в хрустальном сосуде вино. А потом перевел взгляд на незнакомку и с удивлением обнаружил, что лицо ее густо усыпано белой пудрой. Намазанные кармином губы казались на восковом лице кровавыми, и ему вдруг померещилось, что он сидит перед мертвой, чудом восставшей из гроба.
— Я сегодня навестил Ирму, Тинетта, — сказал он громко, чтобы рассеять чары.
— Конечно, Анри, — ответила Тинетта невпопад. — Сделай одолжение.
И снова воцарилось молчание.
В дверь вошел, вернувшись из очередной таинственной отлучки, Эрих, его любезный братец. Странные голоса донеслись из холла, то визгливые, то нежные и полнозвучные… Гейнц чуть не сорвался со стула. Но вовремя сообразил, что это скрипач настраивает скрипку…
Брат негромко сообщил, что вся прислуга разошлась…
— Я отпустил их до завтрашнего утра… Как только отужинаем, Минна быстро уберет со стола и тоже уйдет…
— Хорошо, мой друг, — сказала Тинетта. — Мы кончили. Может быть, ты еще что-нибудь съешь?..
Эрих критически оглядел заставленный блюдами стол, высматривая, что бы еще покушать. Но внезапно отдумал и сказал:
— Нет, благодарю., Я больше есть не буду… Разрешите проводить вас в вашу комнату, мадемуазель…
Незнакомка последовала за Эрихом к выходу. И вдруг у Гейнца открылись глаза: эта девушка ступала, точно королева. Нет — как сами мы порой движемся во сне, когда тело наше становится невесомым и кажется, что вот-вот взлетишь… Так двигалась эта девушка.
Тинетта и Гейнц остались одни…
— Что здесь сегодня происходит? — спросил Гейнц почти с вызовом. Но это была скорее тщетная попытка рассеять наваждение.
— А ведь в самом деле, тебе все это должно казаться таинственным, — рассмеялась Тинетта. Затем встала и повела его за собою в холл.
В камине ярко полыхал огонь… Поодаль стояли три кресла, столик перед камином куда-то исчез, большой персидский ковер, отливающий сияющими, нежными, шелковистыми красками, лежал на полу, как раскинувшийся луг.
— Садись, Анри! — сказала Тинетта, указывая на кресло с краю. Он сел.
Она стояла пород ним и смотрела на него сверху вниз. Он видел ее загадочную улыбку, казалось, улыбаются одни глаза… Она взяла его руку в свои и пальцами нащупала пульс.
— Скажи, Анри, и у тебя так сильно бьется сердце? — прошептала она. — Послушай, как стучит мое!
Она прижала его руку к груди. Гейнц ощутил что-то теплое и сладостное, отдаленно и глухо стучало чужое сердце… Он закрыл глаза. И снова его уши наполнились гудением, гудением собственной крови, и ночь мир, казалось, вторил ему унисоном…
— Так я пошла, сударыня… — сказала с порога Минна.
Гейнц открыл глаза. В дверях стояла горничная. Она смотрела на них в упор, и ее деревянное лицо ничего не выражало.
— Хорошо, Минна! — Тинетта все еще прижимала руку Гейнца к своей груди, глаза ее светились все той же загадочной улыбкой. — Не забудьте запереть на ключ парадную дверь. Покойной ночи, Минна!
— Покойной ночи, сударыня!
Минна ушла. Тинетта мягким движением опустила руку на спинку кресла.
— И где это Эрих пропадает? — прошептала она.
Тинетта подошла к креслу, стоявшему посередине, и опустилась в него. Она сидела, слегка подавшись вперед, не сводя глаз с огня в камине. Иногда от горящей груды дров отделялось полено и с глухим стуком падало на решетку, и тогда пламя разгоралось еще ярче. Его отсветы падали на лицо Тинетты, и оно тоже начинало светиться — прекраснее лица не было на свете.
«Никогда уж я не буду так любить, — чувствовал Гейнц. — А сейчас я люблю ее больше, чем когда-либо…»
Вошел Эрих. Он посмотрел на брата и на свою возлюбленную — они сидели на расстоянии друг от друга, каждый в своем кресле, неподвижно глядя в огонь, — и улыбнулся.
— Сейчас придет, — сказал он.
— Хорошо, мой друг, — ответила Тинетта, не поворачивая головы.
Однако Гейнц с раздражением повернулся к Эриху:
— Может, ты наконец объяснишь мне, что означает эта комедия? — спросил он злобно. — Кто сейчас придет? Почему ты отослал всю прислугу? Что это за игра в секреты?