Железный Густав
Шрифт:
Никогда он уже не заполучит такую помощницу, как Эва. Без вопросов, без жалоб, без прекословья делает она все, что ни повели. Никогда она его не предаст, она до такой степени его раба, что в мгновение ока, не поморщившись, выполняет любое его приказание. За все эти годы она ни на минуту не вышла из повиновения; не было человека, которому она бы на него пожаловалась (уходя, он тщательно запирал все двери), и голова ее была занята им одним! Рядом или вдали, он никогда не выходил у нее из головы, как и урок, который он вот уже три года не уставал твердить ей изо дня в день, на все лады, будь то упреки, жалобы, насмешки или угрозы, — что это она его погубила, сделала калекой, безобразным
Даже самый пройдошливый вор может в один прекрасный день попасться! Как бы хитро он все ни рассчитал, как бы осмотрительно ни вел себя, — у жизни свой расчет, и она всегда настигнет тебя из-за угла. Попался, натурально, и Эйген Баст, и попался тогда, когда против него не было ни малейшего подозрения, попался, хотя полиция и не догадывалась о его делишках, попался, хоть ни одно из его многочисленных тяжких преступлений не дало к тому повода, попался, как кур во щи, наперекор всем расчетам. Сама жизнь вывела его на чистую воду, а все из-за пустяка, из-за смены квартиры.
И не то чтобы сами Басты сменили квартиру, нет, их домохозяин выиграл наконец тяжбу против своего квартиросъемщика Дэрнбрака, злостного неплательщика. Благотворительная касса предоставила Дэрнбракам какое-то барачное помещение, и бывшая их квартира освободилась.
Эйген Баст понятия об этом не имел. Он не знал своего домохозяина, не знал и Дэрнбраков, не познакомился он и с новым съемщиком, неким Кверкулейтом. А между тем именно Кверкулейт и стал виновником его провала…
Баст квартировал в восточной части города, в огромном доходном доме, где сдавалась чуть ли не тысяча квартир. Именно в таком человеческом муравейнике чувствовал себя хорошо Эйген Баст. Здесь он тонул, исчезал, не привлекал к себе внимания. Обыкновенный слепой попрошайка — кое-кто в доме видел его стоящим на Фридрих-штрассе, мальчишка приводил его и уводил. Говорили, что с ним живет какая-то женщина, но никто никогда ее не встречал, должно быть, такая же уродина, как и он!
Мелькнул, потонул, смешался с другими, — в этом доме случалось столько трагедий, рожали детей, а потом били их смертным боем, у женщин были свои горести — сегодня этот напился, завтра тот слег. Да, дом был не из приятных (разве что для Эйгена Баста!) — в нем ютилась одна беднота, и еще в такое злосчастное время. Молодая чета Кверкулейтов предпочла бы поселиться в более приличном доме, но в эту пору в Берлине не было свободных квартир. Кверкулейт, молодой чиновник из жилищного управления, обеими руками ухватился за квартиру — не извольте беспокоиться, все в порядке, он давно в списках, да кто-то вовремя замолвил словечко, выбирать не приходилось!
И вот молодая чета въехала в этот перенаселенный дом. Они и в самом деле любили друг друга (и такое можно было встретить в этом диковинном, словно привидевшемся в кошмаре 1923 году!) и решили жить только для себя. Но это оказалось нелегко: дом то и дело вторгался в их жизнь; там, где Эйген Баст проходил, не проронив ни звука, ничего не замечая, фрау Кверкулейт говорила: «Ну что с тобой, бедняжка, чего ты разревелся, кто тебя обидел?»
Да и молодой Кверкулейт за три месяца оказался замешан по меньшей мере в шести заварушках — по поводу уборных, по поводу мусора, по поводу прачечной и по случаю того, что фрау Шмидт назвала фрау Шульце «старой коровой»; Кверкулейт же якобы сказал фрау Добрин, что все склоки идут из квартиры Мюллеров.
Короче говоря, Кверкулейты были наивной молодой парой, они полагали, что люди не должны портить друг другу жизнь, ибо она и без того нелегка. И сразу же на них ополчился весь дом, стараясь всячески портить им жизнь.
Но они были молоды. И разве только очень большие трудности могли бы их сломить. Закусив удила, боролись они за справедливость и порядочность в мире, где несправедливость и обман были козырной картой. Им мало было тех шести заварушек. Фрау Кверкулейт, — хоть ей, как женщине, полагалось бы обладать большим здравым смыслом, — всякий раз говорила: «Послушай! Опять она плачет!» Или: «Ты слышишь, как он ее избивает?», «Проснись! Она только что свалилась на пол и скулит».
Сам Кверкулейт к вечеру с ног валился от усталости и мгновенно засыпал, тогда как у фрау Кверкулейт сон был чуткий. Всякие шорохи в ночной тишине становились для нее пунктиком, мешавшим ей спать. Вскоре таким пунктиком стали для нее звуки, доносившиеся из нижней квартиры. Услышав их, она становилась сама не своя. Теперь она просыпалась каждую ночь и неизменно слышала женский плач, стоны и крики. Ей чудились и побои. И никогда не слышала она голоса мужчины, присутствием которого и объяснялись, очевидно, все эти звуки, и от этого ей становилось особенно жутко.
Она будила своего Кверкулейта, пусть и он послушает. Она была счастлива, но то, что другая несчастна, отравляло ей счастье. Кверкулейт поначалу сердился, когда тревожили его первый сладкий сон, из-за того, что какая-то женщина плачет. Даже человек, которому дорога справедливость, дорожит своим сном. Но вскоре в нем пробудился боевой задор.
Как раз жена и обратила его внимание на то, что до них никогда но доносится ни звука, ни слова, выдающего присутствие мужчины. Ни брани, ни зова, ни окрика — они слышали только женщину. Это казалось странным. Узнать, кто живет внизу, но представляло труда: слепец с изуродованным лицом, просивший милостыню и бравший заказы на плетение соломенных стульев. Очевидно, какой-то несчастный, заслуживающий сожаления. Может быть, немой? Нет, вряд ли. Кверкулейт слышал, как он что-то говорил мальчику-поводырю. То, что ночами они не слышали его голоса, не объяснялось его немотой.
И опять-таки чудно: ночью они слышали только женщину, днем видели только, мужчину. Кверкулейты не успокаивались, они расспрашивали соседей — нет, женщину никто не видел. Никто не знал, какова она собой.
— Здесь кроется загадка! — говорила фрау Кверкулейт.
— И я не я буду, если ее не разгадаю! — утверждал ее муж. О, каким только мечтаниям мы не предаемся, живя в доме, где ютятся тысячи человеческих судеб, пока мы еще молоды и жизнь еще нова! Пока мы еще верим, что для нас предусмотрено особое место в мире! Пока мы еще не обжились на этом земном шаре, состоящем из сплошных противоречий, пока в нас еще теплится отсвет той неведомой тьмы, откуда мы явились! Кверкулейты много дней, всматривались в пергаментное, иссеченное шрамами лицо слепого, похожее на маску, они много ночей прислушивались к плачу и крикам, доносившимся из нижней квартиры.
Люди маленькие, они знали, что мужья нередко избивают жен. Это подло, но такая подлость присуща, человеку. От слепого же веяло чем-то бесчеловечным. Сколько ни случалось им об этом говорить, всегда они приходили к выводу, что в слепом есть что-то бесчеловечное. А с бесчеловечностью нельзя мириться, с ней надо бороться…
В конце концов Кверкулейт взял да и отправился в полицейский участок и высказал там свои соображения.
Начальник только головой покачал.
— Видите ли, молодой человек, мы, полицейские, никогда не действуем наобум — так недолго и осрамиться. Женщину истязают каждую ночь, а она ни разу днем не пожаловалась на своего обидчика — где же это слыхано? Я себе этого не могу представить!