Железный крест
Шрифт:
Карина, как ему показалось, собиралась было запротестовать, но вместо этого пожала плечами и направилась в кухню. Встала спиной к мойке и по-наполеоновски скрестила руки на груди, словно готовясь к решающему сражению. Эта хореография повторялась каждый раз. Он уже привык.
— Что у тебя теперь? — Она тряхнула головой, челка, как всегда, упала на лоб, и она поправила ее указательным пальцем.
Челль видел этот жест тысячу раз, и когда-то он волновал его безумно. Первые годы жизни. Потом его начала заедать обыденность семейных проблем, любовь поблекла и выветрилась, и он выбрал иную дорогу. Правильно он поступил или нет — это другой вопрос, на который ответа до сих пор не было.
Он вытянул из-под кухонного стола табуретку и сел.
— Мы должны решить этот вопрос. Пойми, сам по себе он не решится. Если человек сворачивает на эту дорогу…
— Кто тебе сказал, что я считаю, будто все решится само по себе? У нас просто разные взгляды на решения. У тебя один, у меня другой. И отослать Пера — это не решение, это даже ты мог бы сообразить.
— Неужели ты не понимаешь, что мы должны вырвать его из этой среды? — Он нервно провел рукой по волосам.
— Насколько я понимаю, под «этой средой» ты подразумеваешь своего собственного отца! — В голосе Карины прозвучало нескрываемое презрение. — Думаю, тебе самому неплохо бы решить с ним свои проблемы, прежде чем втягивать в вашу вражду Пера!
— Какие проблемы? — крикнул Челль, но заставил себя успокоиться. — Значит, так. Во-первых, когда я говорю, что Пера надо отсюда увезти, я имею в виду не только отца. Ты думаешь, я не вижу, что происходит? Ты думаешь, я не знаю, что у тебя везде припрятаны бутылки — и в шкафу, и в буфете, и черт-те где? — Карина хотела было возразить, но Челль предостерегающе поднял руку. — И эта проблема не зависит от моих отношений с отцом, — сказал он намного тише, сквозь зубы. — Что касается меня, я охотнее всего вообще не имел бы с ним никаких отношений, но я не хочу и не имею права позволить Перу попасть под его влияние. И, поскольку у меня нет возможности наблюдать за ним круглые сутки, а тебя, похоже, это не особенно волнует, я не вижу другого выхода. Только интернат, где он мог бы жить и где найдутся люди, у которых есть время и желание за ним наблюдать.
— И как ты себе это представляешь? — Карина сорвалась на крик, почти на визг. — Просто взять и ни с того ни с сего послать его в интернат для трудных подростков? Да кто его туда возьмет? Для этого он должен вначале совершить какое-то преступление! А у меня такое чувство, что ты ходишь потираешь руки и ждешь, пока это случится, уж тогда-то ты…
— Взлом, — прервал ее Челль. — Он взломал дом.
— Что ты несешь? Какой взлом?
— В начале июня. Владелец дома поймал его на месте преступления и позвонил мне. Я приехал и забрал его. Он залез в подвальное окно и уже начал паковать все, на что нацелился, и тут его накрыли. Владелец запер его и сказал, что, если Пер не даст телефон родителей, он позвонит в полицию. И да, Пер дал мой номер. — Челль невольно почувствовал нелепое торжество, когда увидел ошарашенную мину бывшей жены.
— Он дал твой номер? А почему не мой?
Челль пожал плечами.
— Не знаю… Отец есть отец.
— Где это все произошло? — Карина никак не могла примириться, что сын дал не ее телефон, а номер отца.
Он помолчал.
— Ты знаешь… этот старик, которого нашли мертвым в Фьельбаке на той неделе… Это было в его доме.
— Но почему?
— Ты же не даешь мне сказать! Эрик Франкель был экспертом по Второй мировой войне, у него собрана целая коллекция разных нацистских эмблем, наград и тому подобное. И Пер решил произвести впечатление на своих приятелей.
— А полиция знает об этом?
— Пока нет, — холодно сказал Челль. — Но это зависит только от…
— И ты что, собираешься так поступить со своим собственным сыном? Заявить на него в полицию? — прошептала Карина и уставилась на него расширенными от страха глазами.
У Челля перехватило дыхание. Он вдруг увидел ее такой, как в тот день, когда они встретились в первый раз, на вечеринке на факультете журналистики. Она пришла с подругой, но та почти сразу исчезла с каким-то парнем. Карина уселась на диван и чувствовала себя совершенно брошенной — она не училась на журфаке и никого здесь не знала. На ней было желтое платье, волосы схвачены лентой, тоже желтой. Волосы… у нее и сейчас такие же красивые темные волосы, хотя кое-где уже появились седые нити. Тогда их не было. Что-то в ней было такое, что он сразу понял: это именно та девушка, которую он хотел бы любить и о которой хотел бы заботиться. Челль прекрасно помнил свадьбу. На Карине было неслыханно красивое платье, которое сейчас, впрочем, воспринималось бы как реликт — рукава-буфф, рюшечки и воланчики. Но ему она казалась неотразимой. И когда она родила Пера — усталая, ненакрашенная, в уродливом больничном балахоне, она держала сына на руках и улыбалась ему, и он в тот момент чувствовал себя способным сражаться с целой армией врагов или с драконами — и победить.
А теперь они стояли напротив друг друга, как враги, но по мгновенному блеску глаз оба поняли, о чем думает другой. Оба вспомнили, как хохотали вместе, как занимались любовью… Комок в горле не проходил.
Челль попытался отбросить эти мысли.
— Да… если придется, если не найду другого выхода, я должен буду сообщить полиции, — сказал он. — Либо мы сами вырвем Пера из его сегодняшнего окружения, либо предоставим это право полиции.
— Сволочь, — выплюнула Карина голосом, срывающимся от слез, несбывшихся надежд и невыполненных обещаний.
Челль встал и постарался придать взгляду холодное и решительное выражение.
— Вот так обстоят дела. У меня есть несколько вариантов, куда мы можем отправить Пера. Я пошлю тебе сообщение, ты можешь все взвесить и обдумать. И ни за что, ни при каких обстоятельствах он не должен видеться с моим отцом. Понятно?
Карина не ответила — просто наклонила голову в знак капитуляции. Она давно уже не находила в себе сил противостоять Челлю. С того самого дня, когда он ее предал. Даже не ее — их с Пером.
Челль отъехал от дома, остановил машину и прижался лбом к баранке. Перед глазами у него стоял живой Эрик Франкель. И все, что он узнал о нем. Вопрос только — как он должен поступить с этим знанием.
~~~
Грини, пригород Осло, 1943 год
Хуже всего был холод. Сырой, промозглый холод. За все время, что он провел в одиночной камере, ему так ни разу и не удалось согреться. Аксель скорчился на койке, обхватив себя руками. Дни тянулись бесконечно, но это было лучше, чем допросы. Вопросы и удары сыпались градом. А что он мог ответить? Он знал так мало, а то, что знал, не сказал бы даже под угрозой расстрела.
Он провел рукой по голове. Волосы начали отрастать. Их сразу затолкали под душ, обрили наголо и выдали норвежскую военную форму. Он знал, что попадет именно сюда — в тюрьму в двенадцати километрах от Осло. Но совершенно не был подготовлен к бездонному страху, который заполнял дни и ночи без остатка. Он не был подготовлен к такому масштабу страданий и боли.
— Обед.
В коридоре что-то загремело, и молодой надзиратель просунул в окошко поднос с едой.
— Что за день сегодня? — спросил Аксель по-норвежски.