Железный Совет (другой перевод)
Шрифт:
Скотобойни, спальные места, орудийная башня, библиотека, зал для собраний, рабочие кабины, старые вагоны – все было на месте, и все стало другим. Все покрылось зубцами, обросло башенками и надстройками. Между новыми башнями протянулись веревочные мосты, которые то провисали, то натягивались, как струна, если поезд шел по кривой. Осадные орудия были привязаны к крышам. В стенках вагонов появились новые окна. Некоторые вагоны, словно старые церкви, покрылись плющом и другими ползучими растениями, а орудийной башни просто не было видно за листьями и стеблями. Две платформы целиком отвели под огороды, где росли всякие съедобные травы. Две другие тоже покрывала земля,
Появились новые вагоны. Один, построенный целиком из отполированных водой бревен, с заделанными смолой щелями, покачивался на тонких колесах, то ли недавно отлитых, то ли отремонтированных. Это были вагоны для представителей иных рас, присоединившихся к Совету: передвижные бассейны для водяных жителей. Поезд был длинный, паровозы тянули и толкали его с двух сторон – два впереди, два сзади. Дымовые трубы их с металлическими фланцами были все в охристых разводах, изображавших языки пламени. Первым шел огромный старый паровоз с ярко выкрашенной решеткой, над которым самодеятельные художники так потрудились за прошедшие годы, что он, казалось, распух и готов был лопнуть от переизбытка деталей.
Его прожекторы, как и следовало ожидать, стали глазами в обрамлении толстых проволочных ресниц, а решетка – ртом с выпирающими зубами. Зубы были настоящие – огромные клыки диких животных, где привязанные, а где и привинченные. Огромный нос был приварен спереди к утолщению на дымовой трубе, из-за которого она выглядела дурацким придатком. Заточенные поручни походили на рога. За этой неуклюжей физиономией громоздились трофеи и тотемы. Целый зверинец черепов и высушенных головных панцирей скалился в смертельной ярости с боков машины: зубастые, с разинутыми ртами, плоские, безглазые, рогатые, с ртами-присосками и зубами-ресничками, с костяными гребнями, до ужаса похожие на человеческие и совсем ни на что не похожие. Там, где на трофеях сохранилась шкура, она потемнела от дубильных веществ и выгорела на солнце, кости и зубы покрылись сеткой трещин и копотью. Обезображенный паровоз нес на себе останки, точно огнедышащий охотничий бог.
Они прокладывали путь по едва заметному следу былой дороги. Иногда она пропадала из виду – а может, это ландшафт за десятилетия сдвинулся с места и поглотил ее. Иногда в холмистом краю, на берегу озера они часами долбили скалу, чтобы найти вход в ущелье. А там, прорубаясь через кусты ежевики и заросли молодых деревьев, встречали среди ползучих сорняков призрак железнодорожной насыпи – пронизанный корнями растений земляной вал, по которому они когда-то проехали в другую сторону. Они находили запасы изъеденных временем рельсов и шпалы – некоторые даже лежали на своем месте, – укрытые брезентом, земля под которым пропиталась машинным маслом. И тогда новые рельсы клали встык к старым, дождавшимся хозяев.
– Это мы их тут оставили, – говорили старики, чьи руки укладывали этот путь. – Теперь я вспомнил. На всякий случай. Как знать, подумали мы тогда, вдруг доведется вернуться.
Оставленные про запас рельсы ускоряли движение – подарки из далекой молодости, завернутые в промасленный брезент и оставленные среди скал.
Иуда Лёв учил Каттера укладывать рельсы.
Когда потрепанный отряд впервые появился в степи, он вошел в нее неслышно. Измученные путники достигли цели и не верили своим глазам. Помрой и Элси молчали, мастер шепота Дрогон поглубже надвинул на глаза шляпу, невидимый, но осязаемый Курабин устал и съежился
Куда ни глянь, под небом в завитках облаков всюду колосилась возделанная степь. Засеянные злаками поля граничили друг с другом, все вместе обведенные, точно изгородью, железным овалом дороги. За ней тоже были поля, но не сплошь, а вперемежку с зарослями диких трав.
Проводники вели их внутрь, травяные волны расступались и снова сходились у них за спиной. Путешественники видели людей, которые трудились на полях. Там, где раньше не было ничего, оказалась плодоносная земля. Путники молчали, и только Иуда беспрестанно улыбался и шептал: «Слава». Мужчины и женщины сновали по тропкам, соединявшим крытые дерном придорожные избушки: все как в обычной деревне, только дорога тут была железной и по ней ходил поезд.
Иуда всматривался в лица местных, а когда они подходили ближе, с хохотом восклицал:
– Слава!
Те кивали в ответ.
– Привет, привет, привет, – сказал Иуда, когда к ним подошел какой-то малыш, чей отец точил серп, время от времени поглядывая на сына.
Иуда присел на корточки.
– Ну, здравствуй, маленький товарищ, сестренка, хавер, – сказал он и поднял руку, благословляя. – Как жизнь, а?
А потом он отпрянул и издал звук счастья. Не заговорил, не запел, а завопил от восторга, услышав металлический скрежет и увидев облака сажи, когда степные травы расступились, пропуская поезд под названием «Железный Совет». Из глубины степей, дрожа деревянными и металлическими башнями, покачивая веревочными мостами, к ним приближался город на колесах.
Всю свою поклажу они сбросили наземь.
– Железный Совет, Железный Совет! – восклицали они, увидев клыкастый паровоз.
И вот он подошел, поезд, следующий по кольцевому маршруту, как делал уже давно, – не бродяга, но домосед, обходящий дозором свою страну. Остановился.
– Я Иуда Лёв! – закричал Иуда. И шагнул к поезду, как будто собирался войти на остановке. – Я Иуда Лёв.
Кто-то вышел из кабины паровоза, и Каттер услышал крик: слов он не разобрал, но Иуда побежал к паровозу, твердя чье-то имя:
– Анн-Гари!
Глава 18
Когда-то здесь была топь. Трясина, замаскированная ползучими стеблями под твердую землю, внезапно оказывалась лишь ковром растительности на поверхности вязкой жижи. Пассажиры поезда бросали туда обломки камней, наводили понтонные мосты, затопляли целые деревья, наспех срубленные в какой-нибудь роще. Там, где они прошли двадцать лет назад, срубая на своем пути все подряд, торчали трухлявые пни, между которых уже выросли молодые деревца. Железный Совет медленно полз по рельсам, проложенным вровень с водой, а то и чуть ниже ее поверхности. Поезд обрел степенность жителя мелководья. Под ним и вокруг него раздавались голоса болотников, кипела водяная жизнь.
Помрой укладывал шпалы. Элси прибилась к фуражирам. По ночам путников навещал Курабин и рассказывал им то, что ему (или ей) удалось выведать у гор и трясин, – их секреты. В неторопливости, с которой монах платил за эти откровения, Каттеру чудились тоска и трусливая жажда смерти. Курабин потерял в этой жизни все и бессмысленно растворялся в мире, служа своему богу.
Дрогона взяли в охрану. Он стал одним из стрелков, охранявших Железный Совет, пока тот, пыхтя, рывками продвигался вперед. Каттер оставался с Иудой, не желая отпускать его. Рельсы они клали вместе.