Железный Совет (другой перевод)
Шрифт:
– Заградители! – раздался чей-то крик.
И правда, над изгородью поднялись причудливые продолговатые тела, окаймленные выступами и естественными отверстиями, а на этих огромных, покрытых волокнистой бахромой существах сидели милиционеры и дергали их за обнаженные нервы, плавно направляя прямо на толпу «союзников». С болтающихся щупальцев капал яд. Ори побежал.
На улице наверняка ждут другие милиционеры: секретные агенты в гражданской одежде. Надо соблюдать осторожность. У Ори все чесалось при мысли, что какой-нибудь снайпер с аэроплана, возможно, уже держит его на мушке. Но он знал на этих улицах все ходы и выходы. Почти все пришедшие на митинг уже скрылись в кирпичных лабиринтах Нью-Кробюзона, пробежав мимо напуганных
Солдата звали Барон. Так он представился Ори, не заботясь о секретности и безопасности, как то было принято у инакомыслящих. Он объявился два вечера спустя. Когда Ори открыл Барону, тот стоял, держа его записку в руках.
– Скажи мне, – начал он, – что вы делаете? И кто ты, черт возьми, такой, а, хавер?
– Почему тебя до сих пор не арестовали? – спросил Ори.
Барон объяснил, что в самоволку ушли сотни милиционеров. Большинство из тех, кто собирался жить подпольно, залегли на самое дно, занимались спекуляциями на черном рынке и старались не попадаться на глаза бывшим коллегам. В городе такой бардак, сказал солдат, что выследить всех до единого беглецов у милиции все равно не получится. Без мятежа или стачки не проходит и дня: безработных становится все больше, только и слышишь, как то Дикобразы бьют ксениев, то ксении с инакомыслящими молотят Дикобразов. Даже в парламенте уже завели речь о пользе компромисса и о том, что надо договориться с гильдиями.
– А я и не прячусь, – сказал Барон. – Мне плевать.
Они подходили к «Жуткому болтуну» в Речной шкуре, рядом с кактусовым гетто. Ори специально не пошел ни в «Загон», ни в другое место, известное как оплот инакомыслия, чтобы избежать возможной слежки. Здесь, в Речной шкуре, улицы напоминали тихие водосточные канавы между отсыревшими деревянными домами. Худшее, что тут могло случиться, – это потасовка с обдолбанными кактами-подростками, которые шатались по улицам, делали келоидные татуировки на своей зеленой коже и сидели на решетках у Оранжереи – сооружения в восемьдесят ярдов высотой и четверть мили поперек, стеклянные стены которого рассекали надвое нью-кробюзонские улицы. Недоросли-кактусы внимательно следили за Ори и Бароном, но не приставали.
С Бароном в прошлом что-то случилось, подумалось Ори. Нет, тот не сказал ничего особенного, наоборот: пережитое им угадывалось по недоговоркам и паузам в беседе. В солдате чувствовалась затаенная ярость. Ори знал, что страшных историй о войне столько же, сколько людей, вернувшихся с нее. Барон напряженно думал об одном и том же, о каком-то случае, миге, – что произошло тогда: кровопролитие, убийство, метаморфоза? – об ужасе, который превратил его в агрессивного, озлобленного человека, готового убивать тех, кто когда-то платил ему деньги. Видимо, там, в прошлом, была боль, были погибшие друзья.
Каждая группировка Союза обхаживала Барона и других беглецов из милиции. Ори с рассчитанным презрением излагал взгляды различных фракций. Он рассказывал истории о приключениях Торо, о работе его команды и понемногу втянул Барона в свою деятельность.
Барон был ценным призом, и тороанцы обрадовались ему. В ту ночь, когда Барон стал одним из них, Торо пришел и положил костлявую ладонь на грудь милиционеру, приветствуя его.
В тот раз Ори впервые увидел, как передвигается Торо. Когда Старая Вешалка и остальные члены банды закончили разговор, Торо опустил литую металлическую голову, выставил рога вперед и оттолкнулся. Опираясь на пустоту, на воздух, он напряженно стремился вперед, его колдовские рога нащупали точку, зацепились за нее, вселенная изогнулась и растянулась сразу в двух
– Как он это делает? – спросил Ори Уллиама-переделанного в ту ночь. – Почему он главный? Я не жалуюсь, ты же знаешь, верно? Просто спрашиваю. Как он это делает?
Уллиам улыбнулся.
– Желаю тебе никогда этого не узнать, – ответил он. – Без Торо мы ничто.
Барон привнес в банду суровый армейский дух. Говоря о войне, он трясся и едва не рычал от ярости, на коже выступали веревки вен. Но, берясь за дело, будь то месть милицейским осведомителям или показательное избиение наркоторговцев, покусившихся на территорию Торо, он с неизменным спокойствием обрабатывал, кого велели, не моргнув глазом.
Товарищи по банде его боялись. Их пугала механическая настойчивость Барона, легкость, с которой он бил и убивал, то, как мертвели при этом его глаза: жизнь, казалось, уходила куда-то далеко в глубь него. «Мы не ничто», – думал Ори. Прежде тороанцы мнили себя отчаянными головами, – им и вправду случалось делать ужасные вещи ради грядущих перемен, – но их анархический гнев был неумелой бравадой в сравнении с холодным, лишенным эмоций мастерством солдата. Барон приводил их в трепет.
Ори вспомнил первый раз, когда он видел убийство, – казнили капитана-осведомителя. Обыскать дом труда не составило. Все доказательства были налицо: списки имен, ордера на арест. Но несмотря на всю их ненависть к этому человеку, несмотря на память о павших братьях и сестрах, несмотря на воспоминания Уллиама об исправительной фабрике, привести приговор в исполнение оказалось нелегко. Ори тогда закрыл глаза, чтобы не видеть выстрела. Пистолет дали Уллиаму, чтобы тот отомстил за свое унижение, но Ори подумал, что не только поэтому: переделанный не мог видеть свою жертву. Его голова была повернута затылком вперед, глаза смотрели в пустоту. И все равно – Ори был готов спорить на что угодно – в момент выстрела Уллиам зажмурился.
Барон, напротив, ходил, куда ему говорили, дрался, с кем велели, и убивал без пощады, если таков был приказ. Он двигался, как лучшие из конструктов, которых Ори помнил со времен своей юности: хорошо смазанная, отлаженная, не думающая металлическая машина.
Когда Грифы Темной стороны опять начали просачиваться на территорию Торо, да еще и нагло задирать его людей, Ори, Еноха и Барона послали, чтобы положить нашествию конец.
– Только одного, – сказал им Торо. – С заячьей губой. Он у них голова.
Ори, отменный стрелок, захватил с собой кремневое ружье, Енох вооружился двойным арбалетом, но возможности пострелять им не представилось. С непринужденностью профи Барон проверил и вычистил оба ствола своей магазинной винтовки.
Парни и девчонки, прихлебатели юных Грифов, слонялись у лестницы, ведущей в мансарду на Темной стороне, потягивали наркочай и покуривали шазбу. Ори и Енох шли следом за Бароном. Того дважды окликали какие-то наркоши, якобы поставленные сторожить; оба раза солдат отшивал их одним взглядом или произнесенной шепотом угрозой. Ори все еще преодолевал последний на лестнице поворот, как вдруг услышал короткие быстрые удары, треск дерева и крик.
Когда он подбегал к дверям, прогремели два выстрела. Двое парней лет семнадцати визжали, скорчившись на полу: пули попали им в ноги. Остальные, бросая оружие, разбегались кто куда, а Барон продолжал двигаться. Кто-то выстрелил в него, Ори увидел красный цветок, распускающийся на его левом рукаве; Барон хрюкнул, его лицо исказилось от боли и снова окаменело. Два быстрых точных выстрела обезоружили или напугали тех, кто стрелял в него, а он уже надвинулся на юнца с заячьей губой – организатора преступлений, и застрелил его на глазах у Еноха и Ори.