Железом по белому
Шрифт:
— Помните, в начале разговора я упомянул о дикарях, не понимающих человеческого языка? Мы в нашем полку обнаружили много способов научить дикаря говорить в кратчайшие сроки. Конечно, если бы здесь была ваша жена, мать или дети — урок риторики прошел бы значительно быстрее, но не расстраивайтесь — мы сможем справиться и так. Ян.
Вольф дернулся, но более ничего сделать не успел: двое солдат прижали его к табурету, один из них вцепился в его левую руку и положил ее на стол, прижимая ладонь Вольфа к столешнице.
— Забавный у вас перстенек, лейтенант, —
— Памятный подарок.
— Не хотите подарить его мне?
— Нет.
— Ну вот, какой невежливый гость нам попался, Ян… Разговаривать не хочет, подарить подарок — тоже. В таком случае мы будем вынуждены его забрать сами.
— Он не снимается с пальца.
— Кто говорил о снятии с пальца? Ян.
Блеснул волнистый клинок, руку Вольфа обожгло острой болью, глаза заволокло дымкой, сквозь которую юноша увидел свою окровавленную руку…
И свой мизинец, отлетевший в сторону.
— Ян, перевяжи его. Пока. А вы, лейтенант, задумайтесь над тем, что у вас осталось еще девять пальцев и это только на руках. Продолжите упорствовать или все же расскажете мне всё?
Майор посмотрел в лицо упрямого мальчишки-лейтенанта. Застывшее, как будто превратившееся в каменно, глаза, похожие на кусочки льда.
— Расскажу, — тихо произнес Вольф, — Я всё расскажу. Не надо… пальцы…
Глава 38
2
Майор ан Гуллен выглядел довольным, как кот, или, учитывая, что он прибыл из колоний, наверное, лучше было бы сравнить его с…
Бледный Вольф мысленно чертыхнулся: как-то трудно вспоминались сейчас уроки естествознания. Кто там живет, на тех далеких островах? Тигры? Львы… нет, львы — это в Трансморании… Нет, никто не вспоминался. Кажется, на Кепулианских островах живут такие забавные обезьяны, с рыжей шерстью… Но сравнивать с ними майора не хочется, даже несмотря на то, что оранжевый цвет его мундира несколько схож с мастью тех обезьян.
В майоре не было ничего забавного.
В данный момент он, пролистав допросные листы, содержание которых и привело его в такое расположение духа, сидел, раскинувшись в кресле, и вертел пальцем.
Пальцем Вольфа. На нем продолжал поблескивать череп перстня.
— Дикари на островах имеют один забавный обычай, — разглагольствовал он, — победив врага, они отрезают ему голову, особым образом консервируют, так, что она не портится даже в тамошнем влажном и нездоровом климате, и хранят ее на стене хижины, в знак своей доблести. Дикари, конечно, но я из любопытства изучил их обычаи, так что теперь обладаю неплохой коллекцией голов различных племен. Когда-нибудь я, возможно, передам ее в дар антропологическому музею. А, может, оставлю храниться в своем кабинете. Ведь коллекция, знаете ли, далеко не полна. В ней нет голов… других дикарей…
Взгляд,
Шнееландцев.
Возможно, майор уже видит голову Вольфа на стене своего кабинета…
— Не бойтесь, мой юный друг, ваша голова меня не интересует. Никакого удовольствия от ее получения: пойманный, скрученный, беспомощный юнец, почти мальчик… Что можно будет вспомнить при взгляде на нее? Ничего. А вот ваш пальчик я, пожалуй, сохраню. Этакий небольшой сувенир, чтобы помнить, с каких пустяков иногда начинается возрождение государства…
Майор остро взглянул на Вольфа:
— Отдаю должное изобретательности вашего престарелого стратега. Неплохо придумано… для белоземельца: заманить в ловушку фюнмаркские войска, разбить их неожиданным ударом — и перейти Мюррей, отрезая кусок территории. Ведь других войск там нет. Однако вы просчитались, дорогие мои стратеги: мы раскусили вашу несложную задачку. Во-первых, теперь мы будем атаковать гораздо, гораздо большими силами, с которыми не справятся ваши егеря, даже всем полком. А подмога подойти не успеет: ближайшие ваши части находятся минимум в дневном переходе. Ну и во-вторых… Впрочем, не будем об этом: как говорили древние эстцы — и у стен есть уши. Могу только сказать, что вас ожидает сюрприз.
Майор подмигнул и встал:
— Ну что там, Ян?
— Отряд готов, господин майор.
— Ну что ж, мой юный друг, вам придется наслаждаться нашим гостеприимством еще некоторое время. Ян.
Вольфа совершенно негостеприимно сдернули с табурета и заломили руки за спину, связывая до боли знакомой веревкой.
3
И снова здравствуй, уже знакомая камера…
Юношу бросили на тот же самый матрас — Вольф сдержанно зашипел, ударившись покалеченной рукой о стену — после чего захлопнули дверь, оставив в полной темноте, со связанными руками.
Вольф перевернулся на бок и посмотрел в непроглядную тьму. Говорят, у узников от долгого сидения в темноте развивается очень острое зрение, настолько, что даже в полной темноте они могут ясно различать детали обстановки помещения. К сожалению, он просидел здесь не так долго — в историях об узниках что-то говорилось о двадцати годах — отчего не мог разглядеть ничего, кроме тонких полосок света, пробивающихся сквозь щели между дверью и косяком. Впрочем, и они были ненамного тоньше волоса, так что различить, что тут есть в этой камере, не представлялись возможным.
Хотя на что тут смотреть? Юноша мог поклясться, что здесь нет ни меча, который можно достать из ножен и перерезать лезвием веревки, ни других железяк с острыми краями — да и острых краев, сделанных из других материалов — ни бутылок, которые можно разбить, чтобы получить осколки, ни свечей, о пламя которых можно пережечь веревки, словом, решительно ничего из того, что герой приключенческого романа непременно обнаружил бы и использовал для побега.
Похоже, здешние тюремщики совершенно не интересуются литературой.