Желябугские выселки
Шрифт:
Сельсоветский смущён, да при районном же всё:
– Так. Сперва Андоскин вам возил, от лавки.
В серо-сиреневом платке, безрукавке-душегрейке, из-под неё - кофта голубая яркая:
– Так платили ему мало. Как хлеб подорожал, он - за эту цену возить не буду. Целый день у вас стоять, мол, охотности нет. И бросил.
Сельсоветский: - Правильно.
Голубая кофта: - Нет, неправильно!
Мотнул головой парень:
– Я говорю, что - так было, да. А теперь, на отрезок времени, должен вам хлеб возить - Николай. За молоком практически
– Так он тоже завсяко-просто не возит. Сперва молоко сдай - а на той раз хлеб привезу.
В тёмно-сером - наша прежняя, знакомая. Напряглась доглядеть, доуслышать: чего же скажут? выйдет ли решенье какое?
В светло-буром:
– А кто молоко не сдаёт, тому как? Просишь: Коля, привези буханочку! А он: у меня зарплата - одна. У меня уже набрато, кому привезти.
В серо-клетчатом, с живостью:
– Мы, выселковские, вдокон пришли. Житьеца не стало, йисть нечего.
В капустном, маленькая:
– Конечно, к нам езду нету...
Сельсоветскому - край оправдываться, скорей:
– А я у него всегда интересуюсь: Николай, ты возишь? Говорит - вожу.
Голубая кофта и подхватилась, залоскотала:
– А вы - у нас поинтересовались? Когда-нибудь приехали сюда? Вы, председатель сельсовета, - хоть бы распронаединственный раз... С давних давён никого не было.
И поварчивают другие:
– Повередилось не до возможности...
– О нас и вспомятухи нет...
А бритый дед во втором ряду стоит молча, малосмысленно. То - жевал, а то раздвинул губы, и так со ртом открытым.
Овсянников голову свою лысеющую опустил. Болит его деревенская душа.
– Минуточку, - спешит сельсовет, - а почему вы прямо сразу не сказали, как он возить не стал?
В капустном: - Не посумеем мы сказать.
Искитея: - Опасаемся.
Тут - вступил районный, сильным голосом:
– А я вам говорю: надо говорить. Вот боимся мы сказать Николаю, вот боимся Михал Михалычу, боимся сказать мне, а чего бояться?
Голубая кофта: - Да я б не побоялась, приехала. Да уж я - никуды, ехать. И дед мой тем боле никуды.
А в красно-буром как оперлась на палку левым локтем, согнула, к плечу кулак приложила, глаза совсем закрытые: "Не видать бы мне вас никого..."
– А я к вам, вот, разве не приехал? Я спрашивал Михал Михалыча: хлеб возят? Возят, каждый день. Почему же вы не говорили?
В серо-клетчатом, рукой рубя:
– Вот теперь молчанку нашу взорвало!
– Уж как измогаем, сами не знаем.
У нашей той, в тёмно-сером платке, руки причернённые, в кожу въелось навек и чёрные ободки вкруг ногтей, - руки сплелись на верху палки, так и стоит. Морщины, морщины - десятками, откуда стольким место на лице? Теперь - потухла, уставилась куда-то мимо, так и застыла.
Районный уже решил:
– Давайте договоримся так. Теперь целую неделю к вам будет ездить Михал Михалыч...
– Да кажедён - по что? Хоть через день ба...
– Да хлебушка хоть раз бы в три дни...
–
(Только успевай записывать...)
– ...Мы его избрали здесь, голосовали за него в сельскую администрацию, так пусть он выполняет свой долг как глава местного самоуправления. Пусть хотя бы хлебом обеспечивает. Мы не говорим, чтоб он дома строил, дома - конечно уже нельзя сделать по нашей жизни.
– Дома-а-а... Где-е-е...
– ...А вода - у вас есть. Да вот - хлеб. Чтоб самое необходимое. Он обязан это сделать.
Стоном:
– Да хлебушек бы был - мы бы жили, не крякнули...
– Вся надея и осталась...
– А ржаной хлеб - он убористый...
Оправился и сельсоветский:
– Давайте договоримся так. Не только у вас будет хлеб, но каждую неделю автолавка будет приезжать.
Поразились бабы:
– Ещё и автолавка на неделе? Ну-у-у!..
Тут в серо-клетчатом не зевает:
– А вот и такая есть надоба. Давняя. Пока фронт воевал - мы тут, иные, и на фронт поработать успели...
Искитея: - От августа сорок третьего, как фронт прошёл...
А серо-клетчатая - как помоложе других: веки не набрякшие, глаза открытые, серые, живые. Сыпет бойко, да только зуб в нижнем ряду мелькает единственный:
– Я, например, чуть не три года отработала на военном заводе. Город Муром, Владимирской области. Мы, значит, на кого работали? И праздников не знали, без выходных, без отпусков. Нам тогда что говорили? Ваш труд - будет наша победа, быстрей покончится война и упокоится страна. А почему ж вы нас забыли, которые трудились, а? Теперь даже пенсии меньше какой другой старухи получаем...
Районный пригладил чуб свой смоляной:
– Да, впервые в этом году вспомнили тех, которые работали в тылу. Вот я почти каждый день теперь вручаю юбилейные медали своим матерям. Они - до слёз... Каждый день получают юбилейную медаль и плачут. Говорят, наконец-то нас вспомнили, потому что весь фронт вынесли на своих плечах. Вручную пахали, сеяли, последние носки отдавали солдатам. А если вы действительно трудились, согласно Указа вам нужно или документы найти, что вы трудились, или надо хотя бы двух свидетелей...
– Да вот нас тут двое и есть. Мы друг другу свидетели.
– Ещё третью нужно.
– В Подмаслове есть.
– Если вы до 45го года работали в тылу больше шести месяцев и найдёте документ или свидетельские показания - мы вам обязательно вручим медаль. И согласно медали получите льготы, которые положены.
А сельсоветский-то, оказывается, законы лучше знает. И - к районному, остережённо:
– К сожалению, я вас перебью. Значит, если только будет какая поправка, а то сейчас в Указе свидетельские показания не берутся во внимание. И если в трудовой книжке нет отметки, то юбилейной медали не дают. Вот о чём мы подымали всегда...