Жемчужина его жизни
Шрифт:
Впервые Фарида вдохнула. Она даже перестала теребить край юбки и положила руки на стол.
И вот тут Гордеев нанёс последний удар:
– Думаю, может, на свадьбу как раз успею, до августа время есть. Дочь и дату мне телеграфировала, правда, я запамятовал. Но это не страшно, у Антона спрошу. Он как раз должен скоро проснуться. А что вы Фарида побледнели? Что-то не так? Может, вам водички налить? Что-то я веду себя не как хороший хозяин. Даже гостье чаю не предложил. Но вы должны меня понять, красивых девушек я здесь вижу часто, но все они имеют совесть не попадаться на глаза
Если бы можно было провалиться сквозь пол, Фарида, несомненно, так бы поступила. Но, конечно, такой способностью девушка не обладала.
Кое-как выговорив слова прощания, она схватила босоножки и босиком выбежала в подъезд. В уголках глаз собрались горячие слезы, готовые пролиться безудержным потоком, и показывать их кому-то она не могла. Конечно, она сама виновата во всем – с первой до последней секунды их встречи.
Зачем она так легко доверилась? Почему, не думая о последствиях, пошла к нему, пусть и на эмоциях, пусть и на таком моменте, когда общее потрясение порвало тоненькую ниточку, что отделяла их друг от друга.
И что самое жуткое – сожаление это проявилось только тогда, когда она поняла, что не являлась для него особенной, единственной, и что он не кипел и не горел все это время встречей с человеком, который сразу показался родным, а просто воспользовался ситуацией, как, видимо, со многими другими до нее.
Обиднее и больнее всего стало именно это открытие, а даже не известие о скорой спланированной свадьбе. Эту мысль она просто не могла уложить у себя в голове. Все казалось настолько фантастическим, за гранью добра и зла, что Фарида просто не смогла как следует все обдумать и прочувствовать. Она босиком бежала в общежитие, вызывая удивление у редких утренних прохожих, иногда останавливаясь перевести дух.
И в тот момент, когда она, прислонившись в одиночестве к огромному дереву, прикусила до крови кулак, чтобы не разреветься так, как хотелось: с воем обманутой наивной души, криком поруганной чести, воплем растоптанной гордости, она поняла, что должна сделать.
А в это время на кухню в квартире деда вышел улыбающийся Антон.
– Ох, дед, ты уже тут как тут! Все в порядке? Как твое самочувствие? Ты сегодня встал даже раньше, чем обычно. Может быть, у тебя появилась дама сердца и из-за дум о ней ты не можешь спать? «Что может сравниться с Матильдой моей?» – фальшиво пропел он кусочек оперы и игриво поиграл бровями.
Гордеев сложил руки на груди и насмешливо наблюдал за внуком.
За тем, как он, рассыпав заварку, засыпает в маленький чайник чай, открывает и закрывает ящики в поисках ножа, ищет по всей кухне хлеб, нарезает сыр, предварительно уронив его на пол.
Намучившись, он в конце концов достал три чашки и поставил их на кухонный стол.
– Дед, мне нужно тебе кое-что сказать, но, я думаю, ты взрослый человек и поддержишь меня. Я кое-кого встретил, и это очень важно, очень серьезно. И потому у меня вопрос. Если я переведусь из Академии народного хозяйства, ты разрешишь мне жить с тобой? Я не против общежития, но все же… Хорошо обдумай свой ответ, всё же я твой единственный внук. И хочу напомнить: единственный и горячо любимый внук.
Антон захохотал старой домашней шутке.
– Что, прямо так и приедешь сюда учиться?
– А почему бы и нет? Я хорош, она чертовски привлекательна.
Он оглянулся на дверь, словно кого-то ожидая.
– Третья чашка лишняя на этом столе, Антон, – дед демонстративно подвинул горячий чая к себе.
– О нет, только не эти рассуждения о благородстве крови, только не сегодня. Фарида хорошая девочка, сирота, если тебя интересуют её родственники, имей ввиду, что её дед – герой войны.
– Хорошие девочки не ночуют у малознакомых молодых людей, – стужей в его голосе можно было заморозить кого угодно, только не закаленного равнодушием родителей Антона.
Молодой человек переменился в лице и побежал в ванную, где, как он думал, скрывалась Фарида. Конечно же, ни там, ни в своей комнате он никого не обнаружил.
– Ты что-то сказал ей, ты её обидел!
В волнении он взъерошил волосы пятерней.
– Я? Как можно? Могу ли я указать молодой девушке, что негоже проводить ночи с кем попало?
Антон побледнел. Зажав кулаки так, что даже костяшки чуть посинели от нехватки крови, он выскочил в коридор, схватил первую попавшуюся куртку, чтобы не бежать с голым торсом по улице, и выскочил в подъезд.
Спустя несколько томительных десятков минут он был возле общежития.
Комендантша с усталым лицом ни в какую не давала информации о тех, кто находился за её вахтой.
– Да вы гестапо! Фашистка какая-то! У людей тут жизнь рушится, а вы?
– Значит так, молодой человек. Вы даже фамилию ее назвать не можете, а что-то от меня требуете. Мимо меня в день восемьсот человек проходит, и это в каникулы! Поэтому не загораживайте проход, уходите, иначе я вызываю милицию.
Женщина без грамма косметики на лице от этой педагогический тирады стала даже немного симпатичнее: от гнева кровь прилила к щекам, глаза стали ярче.
Антон промолчал, только сейчас понимая, что выглядит немного странно в тёплой дедовской куртке, которую, не глядя, схватил в коридоре.
Он обошел здание огромного общежития, крикнул наугад имя Фариды в окна, а потом отправился домой.
Там он объявил деду бойкот и молчал всю неделю. В эти дни он ходил к общежитию, познакомился там с некоторыми ребятами, но никто не мог по его описанию распознать Фариду.
Сходил и в университет, но там её поиски заняли бы ещё больше времени. На кафедре на него посмотрели круглыми глазами, удивляясь, как можно искать девушку, не зная её фамилии и специализации, на которой она учится.
А через неделю позвонила мать, вернувшаяся из Италии, и срочно вызвала сыночка домой.
По тому, каким елейным голоском она разговаривала, Антон догадался, что дед его просто-напросто сдал, не желая, чтобы их сынок-барчук общался с девчонкой из деревни.
На кафедре и в общежитии Антон оставил свой адрес, номер телефона для Фариды, и просьбу, чтобы она обязательно с ним связалась, ожидая, что глупое недоразумение как-нибудь разрешится.