Жена без срока годности

Горышина Ольга

— Я не раздевалась. И хочешь тут ты, — выдала слишком уж звонким голосочком. — Ты меня раздел. А я говорила, что не хочу ни раздеваться, ни тебя.

Андрей спрятал руку под ремень. Успокоится — ну а какой у него выбор?

Я взяла бокал, поднесла к губам, сделала глоток, вдруг ощутив нестерпимую жажду. На Андрея смотреть не хотела, но и отворачиваться было глупо — ну чего я там не видела?

— Я пьяная, голая, с мужиком — и ничего не чувствую. Думаешь, мне хорошо от этого?

Я развела руками и капнула

вином на стоящий рядом стул.

— Думаешь?

Он не думал, он делал — то, в чем мое участие не требовалось.

— И ладно бы я блеванула от твоих поцелуев. Так нет ведь… — сделала я следующий глоток, чтобы не расплескать остальные целебные капли. — Вообще о тебе-засранце стародавнем не думаю. Просил познакомиться с новым… Вот что мы делаем не так?

Я смотрела ему в глаза, и по их пустому выражению, по неподвижности губ догадалась, что можно без стыда и вниз глянуть — там больше ничего не происходит. Может, в его планы и не входило доведение дела до конца, просто хотел унять дискомфорт от напрасного возбуждения.

— Мы не такие, наверное, просто…

Наконец-таки до него дошло! Не прошло и двадцати лет. Назад ничего не вернешь, нас тех самых — молодых, глупых и, пожалуй, немного все-таки влюбленных друг в друга.

— Мужики за стояком в стриптиз-клуб ходят. Может, и ты мне что-нибудь этакое покажешь? — крутила я бокал за зеленую ножку.

Сейчас сама такими же трупными пятнами пойду — сознание вновь раздвоилось, и я на секунду зажмурилась. Сглотнула кислый ком и отставила бокал на середину стола.

— Что тебе надо, Марина?

— Сказала же — стриптиз, — скривила я губы и еще раз сглотнула. Перебор с вином вышел — явный. Взгляд чуть затуманенный, как город за окном, проступающий огнями в повисшей моросли.

— Унизить меня? — не изменился он в лице. — Тебе станет легче? Это твой реванш?

Спрашивает совершенно безучастно, будто о чужом человеке. Нет, нет, не обо мне — я, понятное дело, для него давно чужая, а о себе отстраненно. Отстраненно от действительности. Ему на себя плевать.

— Развод, новый паспорт, — загнула я пальцы на растопыренной руке. — Пирсинг в пупок, это ты предложил…

Я рассмеялась довольно громко, но, почувствовав в горле новый сгусток желчи, замолчала и сжалась.

— Иди в душ и спать. Если можно еще спасти твою одежду на завтра, буду рада…

Больше радоваться было нечему.

Андрей молча стянул джемпер, вместе с футболкой-поло. В джим точно не ходит, просто не ест — или до сих пор не в коня корм. Нервы все сжигают?

— Что? — бросил он уже с мало-мальским вызовом, подкопив за молчание немного сил.

— Ничего…

Я набралась смелости отойти от стола. Для сближения с Андреем смелости не требовалось. Просто трудно было ровно пройти эти первые и последние три шага, разверзшиеся между нами, точно бездна — не любовного отчаяния, а скучной действительности. Положила ему руку на плечо, почти на плечо — там, где еще темнела растительность. Не обнял, не бросил одежду на пол — просто стоял. Стояло ли все остальное — не смотрела, не касалась. Это сейчас действительно не особо меня касается — исполнение супружеского долга и всех остальных желаний Лебедева.

Андрей одет снизу, я одета только сверху, но это не та гармония, которая способна скрасить дождливый вечер.

— Теперь что? — не прекращал он задавать дурацкие вопросы.

— Не знаю, — тронула я второе его плечо. — Боюсь повторения такого же в пятницу…

— А что будет в пятницу? — спросил, чтобы заставить меня говорить, не забыл ведь…

— Другая попытка вспомнить, что когда-то вдвоем нам было хорошо.

— Обязательно вспоминать надо?

Он напрягся до последней клеточки тела. От моих слов или от легкого поглаживания моих пальцев — или от этой жгучей смеси унижения, ревности, безнадеги… И чего-то еще, грусти?

— Ну… Ему ведь тоже захочется.

— А тебе?

— Не знаю. Я ведь думала, что переспать с тобой не составит никакого труда, а вот как — не жалею, не зову, не плачу, все пройдет… — не стала я договаривать есенинские строки.

Кто знает, о том ли на самом деле пел поэт… Низменном. Вдруг все же о высоком…

— Любимая, меня вы не любили…

— Лошадь ты, лошадь, такая лошадь, — перебила я его попытки воспроизвести по памяти другое есенинское стихотворение.

Может быть, спасла от нового позора. Не засыпает же он со сборником стихотворений на груди… А со временем память изнашивается, как и душа, как и тело…

— Не думай, что я не ценила тебя, — сказала я, не пытаясь ни льстить, ни врачевать раны “взмыленной лошади”. — Но в жизни ценен лишь результат. А в результате у меня другой муж, другой ребенок и паспорт другой страны. Не говори, пожалуйста, что это только мой выбор, — продолжала я взбивать волоски уже ближе к соскам, расправляла завиток и отпускала с тяжелым вздохом. Не моим, а его. Моего тут ничего не было — отпустила, забыла, отдала другой женщине. Она не взяла, не мои проблемы…

— Это не мой выбор, это моя ошибка, — сказал Андрей сухо.

Одежда наконец упала на пол, и свободными руками он стиснул мне скулы.

— Даже у последних сучек в универе можно было выпросить пересдачу… Начни новую жизнь со мной.

— На постели, в которой я спала с Сунилом. В этой вот квартире. Ничего не взыграет, нет?

Не вздрогнул от слов, нет — только от вида моих приоткрытых губ.

— Думаешь, там тот же матрас?

— Ну, я ничего не меняю в жилье на сдачу, пока квартиранты не пожалуются, потом посылаю менеджера на разведку, все ли в действительности так плохо или тенанты выеживаются. У меня квартиры в других штатах…