Жена без срока годности
Шрифт:
— У тебя все настолько плохо дома?
Андрей открыл рот так неожиданно, что я тоже его открыла.
— В плане?
— С детьми.
— А… Я-то думала настолько, что можно и тебя для полноты пиздеца в жизнь пустить. Нет, Андрей, у меня все хорошо дома. С детьми. Это у моих бывших мужей с детьми проблемы. Может, потому что они бывшие? Оказывается, не только бывшие жены бывают, но и папы. Моя дочь так считает.
— Но деньгами его не брезгует? — хмыкнул мой водитель.
— Это его обязанность. К тому же, деньги на ее учебу были отложены давно и принадлежат ей, а в остальном… У нее настолько гордость сильна, что она голодать будет, если мама денег не даст
— Это я ощутил на собственной шкуре, знаешь ли…
— У каждого свой шкурный интерес.
— Пока в выигрыше только ты, — решил попугать меня Андрей.
— Ты тоже. Тебе нравится иметь в паспорте фиктивные штампы. Но ребенка можешь себе в паспорт не вписывать, — улыбнулась я по-прежнему своему собственному отражению в стекле.
На него не налипли осенние листья, хотя Андрею все же пришлось утром смахнуть парочку налипших на мокрое лобовое стекло. Осенние листья пусть и мертвые, но более живые, чем мы — они умеют летать, кружиться над землей, а мы по ней просто ползем: через лужи, в грязи, порой вообще без какой-либо цели.
— А если сорвется? Удочерение?
— Оно все равно в русском языке называется усыновление, — буркнула я, не желая поворачивать к нему голову. — Сорвется и сорвется, зато я сделаю все, что могла.
— Хочешь обследовать ее в Израиле? У меня есть врачи.
— Это не мой ребенок.
— По документам будет твой. Они же не захотят просто так ускорить свой бюрократический процесс. Если только мы не покажем им приглашение от израильской клиники, ты так не думаешь?
— Экономишь деньги? Сроки зависят исключительно от суммы взятки.
— Америка еще не научила тебя, что взятка порой просто взятка, а не решение проблемы?
— Американские полицейские не берут взятки, потому что им не предлагают, а не предлагают, потому что не берут, — хмыкнула я все тому же отражению.
— Скоро будут брать. В твоей Калифорнии уж точно…
— А ты не пробовал не нарушать законы?
— Ты меня сейчас на что подбиваешь? Заложить тебя, что ли?
— Нет. Развестись. Если уж быть честным, то до конца.
— Тебе развод со мной дороже жизни ребенка?
Я повернулась к нему лицом и увидела напряженный профиль.
— Идиотская ситуация, верно? — проговорила медленно. — Ради своей дочери ты не женился, а ради чужой готов не разводиться.
— Я вообще не готов с тобой разводиться. Ни с твоей Машей, ни без нее.
— Понимаю, ты себя убедил. У тебя есть хоть один довод, зачем ты нужен мне?
— Пока не попробуешь, не узнаешь. Тебе и секс не нужен был, пока не попробовала… Со мной.
— Извини за вчерашнее и это утро, — тут же выдала я.
— Я не про сейчас. Почему ты уперлась? Поживи со мной.
— Здесь?
— Здесь, конечно.
— Здесь — нет. Там у меня семья.
— Семьи у тебя сейчас нет. Дети — это не семья.
— Не семья? Два взрослых человека в лучшем случае называются парой. А мы с тобой не два сапога.
— Мы — намного хуже, ты права. Мы два тюфяка. А, соединив их, даже диван не получится — спать невозможно.
— Чего тебе надо, Андрюш?
— Мою женщину. Назад. Больше ничего.
Глава 26. Горячий кофе
Наверное, когда человек долго не пьет, он начинает пьянеть без вина и нести бред с абсолютно непроницаемым лицом, еще и вести при этом машину. Быть пассажиром в такой машине дело не из приятных, но коль назвался груздем, как говорится…
На рожон я больше не лезла. Впервые за долгие годы мне действительно что-то было нужно от Лебедева, что-то очень и очень важное, и снова не для меня. Первый год ожидания возвращения Андрея и следующий уже в разводе я часто мечтала услышать в трубке его голос — не ради меня, отнюдь. Ради ребенка, который не должен был расти без отца. Я до сих пор помню наши долгие разговоры в беременность — Андрей говорил, что мы подписали договор на восемнадцать лет, что бы ни случилось. Он говорил серьезно, и я с таким же серьезным видом кивала. Как быстро все забылось и как быстро повторилось с другим мужчиной — Сунил четко выполнил свои обязательства перед ребенком и женщиной, которая родила ему дочь.
Непонятно, что лучше — восемнадцать лет жить в браке, который тяготит, или сбежать на второй год. И оба с пеной у рта будут мне доказывать, что все было не так, что они были со мной счастливы и вообще это я — редиска, нехороший человек, неправильная женщина.
Сейчас я действительно собираюсь подписать с Лебедевым настоящий договор на ребенка. Сколько он продлится — год, два, сколько там бюрократы будут снимать родительские права с меня и вешать на Романну, непонятно. Да и возможно ли это вообще? Может, нам с ней придется в итоге заключить всего лишь устный договор. С ней не важно, как договариваться — на словах или на бумаге, она не подведет. Впрочем, и с Андреем не важно — он просто не договороспособный. “Я жил без отца, и я в страшном сне не хочу представлять себя в качестве воскресного папы, лучше уж никак…” — эти слова он говорил до нашей свадьбы, не помню уже по какому поводу. Увидели, наверное, в парке какого-нибудь папу с ребенком. Тогда я не придала этой фразе особого значения, но мозг почему-то запомнил и потом восстановил в моем сознании с точностью до интонаций, чтобы я осознала наконец, что Лебедев зря ничего не ляпает: он не стал воскресным папой и его ребенок не остался без отца, я нашла ему замену, и Алекса Сунил вырастил без эксцессов, до победного конца. Возможно, действительно, некоторым мужикам дочери противопоказаны, вот он и не справился, срезался на финише. Или мы просто безбожно избаловали Элис себе на голову…
— И что ты собрался делать с этой женщиной? — решилась я поддержать наш дурацкий разговор.
Андрей ответил не сразу, задумался или в тот момент просто не хотел отвлекаться от дороги.
— Любить. Этой женщине больше ничего не нужно.
— Вот как… — поджала я губы. — Бывают же такие женщины. Вот только беда, ты любить не умеешь. Когда любят, тогда стараются не делать больно.
— Я пытался уберечь тебя от ошибки…
— Боже, Андрей! — я затрясла руками перед собой, точно припадочная. — Ты просто сбежал от проблем. Ты ни о чем не думал. Обо мне ты думал только в связке с собой и ребенком. Тебе было плевать, что я чувствую. И сейчас плевать — ты не изменился!
— Значит, ты сможешь меня вновь полюбить?
Я опустила руки на колени и глаза — туда же, начала смеяться. Тихо, обреченно.
— Андрюш, нам по сорок пять лет… О какой любви ты говоришь? Лет десять, и у тебя все отвалится.
— Десять лет — это вечность.
— Тогда мы прожили порознь две вечности, — перестала я смеяться и зажмурилась.
Пока без макияжа, можно и всплакнуть над пафосными речами Лебедева.
— Андрей, давай без этих игр, а? Ты просто помогаешь мне вывезти из страны больного ребенка, делаешь доброе дело и все. Я не готова ни к чему большему. Если ты не готов помочь просто так, то можешь даже паспорт мне не делать.