Жена-девочка
Шрифт:
— Вы очень любезны, сэр. Спасибо! — и гостиничный слуга взял себе еще одну сигару.
— О, да! Было несколько господ, которые их навещали. Я не думаю, что кто-то из них был лордом, хотя всё может быть. Леди производили впечатление респектабельных людей. Я бы сказал, довольно респектабельных.
— Вам известен адрес хотя бы одного из этих джентльменов? Я спрашиваю, потому что эти леди мне близки, и я мог бы расспросить у посещавших их джентльменов, куда они могли уехать.
— Они были совершенно мне не знакомы, и никто в отеле их не знает. Я работаю здесь уже десять лет, и никогда не видел их прежде.
— Вы могли бы вспомнить, как выглядит кто-то из них?
— Да, был тот, кто появлялся здесь часто, и выходил из отеля вместе с дамами. Коренастый джентльмен со светлыми волосами и округлым полным лицом. Иногда также появлялся человек с худым лицом, более молодой джентльмен. Они сопровождали двух молодых леди на прогулку на лошадях — на Роттен Роу, и, я думаю, также в оперу.
— Вам известны их имена?
— Нет, сэр. Они приходили и уходили, не оставляя визитные карточки. Только в самый первый раз, но я не обратил внимания, что на них было написано. Они спросили миссис Гирдвуд и затем поднялись по ступенькам в их комнату. Они выглядели как их близкие друзья.
Свинтон понял, что этим исчерпывается вся информация, которую он мог получить от портье. Он развернулся, чтобы уйти, и портье подобострастно открыл ему дверь.
В это время он задал еще один вопрос.
— Миссис Гирдвуд говорила что-либо о возвращении назад, в эту гостиницу?
— Не знаю, сэр, но если вы подождете минуту, я могу спросить.
И снова портье направился внутрь отеля, и снова принес отрицательный ответ.
— Вот невезение! — прошипел Свинтон сквозь зубы, когда спустился по лестнице вниз и вышел из отеля. — Вот невезение! — повторил он, подавленный, когда медленной, нерешительной походкой направился к улице с «нашими лучшими магазинами».
— Лукас и они были в полной уверенности, что я прибуду следующим пароходом! Мне следовало иметь это в виду при отъезде из Нью-Йорка, когда я советовал им, где остановиться. Они должны были отплыть ближайшим пароходом, и, пусть меня повесят, но я думаю, что меня завлекли в этот игорный дом специально, чтобы лишить возможности последовать за ней. И они преуспели в этом! Я потратил несколько месяцев, чтобы собрать деньги на билет! И вот, их уже нет, Б-г знает, где они! Проклятое невезение!
Размышления мистера Свинтона объясняют, почему он не дал знать о себе в отель Бонд Стрит, — миссис Гирдвуд ошибалась, думая, что он прервал связь с ними.
Тысяча долларов, которые он просадил в игорном доме Нью-Йорка, были все его деньги; после этого всё, что он смог выручить за драгоценности своей жены, большинство из которых уже были заложены за три золотых шара, — было достаточно для оплаты поездки на океанском пароходе только одного человека.
Поскольку Фан не желала быть одной — Бродвей ничем не хуже чем Регент Стрит, — оба они вынуждены были остаться в Америке, пока не отыщется сумма, достаточная для покупки двух билетов за океан.
При всем таланте мистера Свинтона в «манипулировании картами» требовалось несколько месяцев, чтобы собрать нужную сумму.
Его друг Лукас уехал, и он не мог больше найти голубей в Америке — остались только ястребы!
Страна свободы не подходила для него. Птицей ее свободы был сокол, и люди, которых он встречал, были отмечены этим символом; поэтому как только Свинтону удалось собрать деньги, достаточные для оплаты билетов второго класса на пароходе «Канард», он поспешил отплыть в страны, более благоприятные для него и его возлюбленной.
Когда они прибыли в Лондон, у них было ненамного больше средств, чем стоимость одежды на них; они остановились в дешевом отеле с соседями-полуджентльменами, в районе, где почти каждая улица, площадь, парк, место или терраса назывались одним и тем же именем Вестборн.
К этому кварталу и направился мистер Свинтон после того как покинул Бонд Стрит; взяв экипаж за два пенни, он вскоре оказался в Роял Оак, что было недалеко от его загородной квартиры.
— Они уехали! — воскликнул мистер Свинтон, входя в снятые ими комнаты и обращаясь к красивой женщине, единственной, кто кроме него жил там.
Это была Фан, в шелковом платье, несколько потертом и перекрашенном, но все же украшавшем эту женщину. Фан, с ее прекрасными волосами, как будто подросла — она не была более одета как слуга и снова выросла до титула жены!
— Уехали? Покинули Лондон, как ты полагаешь? Или только гостиницу?
Эти вопросы говорили о том, что она все еще доверяла мужу.
— И то и другое.
— И ты не знаешь, куда, верно?
— Да, я не знаю.
— Ты думаешь, они покинули Англию?
— Я не знаю. Они выехали из «Кларендона» 25 числа прошлого месяца — 10 дней назад. И знаешь, кто был там, встречал и провожал их?
— Не знаю.
— Но кто, как ты думаешь?
— Не знаю, нет.
Она могла кое-что предполагать. У нее была мысль, но она не высказывала ее, так же как и прочие мысли относительно этого человека. Если бы она все же высказалась, прозвучало бы имя Майнард.
Но она ничего не сказала, предоставив мужу возможность объяснить всё.
Он так и сделал, отрезвив супругу.
— Хорошо, я скажу. Это был Лукас. Та самая тупоголовая скотина, которую мы встретили в Ньюпорте и затем в Нью-Йорке.
— Да, лучше бы мы не встречали его ни там и ни здесь. Это человек, с которым не следовало иметь никаких дел, Дик.
— Мне это хорошо известно. Возможно, у меня еще будет шанс отплатить ему за все вдвойне.
— Итак, они уехали; и, я полагаю, тем самым на них можно поставить крест. Хорошо, пусть будет так, меня они больше не интересуют. Я вполне довольна возвращению в старую и дорогую мне Англию.
— И в эти дешевые комнаты?
— Мне все равно. Лачугу здесь я предпочитаю дворцу в Америке! Я лучше бы жила на чердаке в Лондоне, здесь, в этих дешевых комнатах, которые ты так любишь, чем стала хозяйкой того дома на Пятом Авеню, где мы так вкусно пообедали. Я ненавижу их республиканскую страну!