Жена-девочка
Шрифт:
Такие чувства были свойственные женщине, произнесшей эти слова.
— Я получу все это, — сказал в ответ Свинтон, имея в виду, конечно, не страну, а дом на Пятой Авеню. — Я завладею всем этим, даже если мне потребуется десять лет на выполнение такой операции.
— Ты по-прежнему намерен продолжать это дело?
— Конечно, почему я должен отступить?
— Но, возможно, ты упустил свой шанс. Этот мистер Лукас может завоевать расположение леди?
— Вах! Я не вижу у него ничего такого, что могло бы понравиться ей, — он обычная ничем ни примечательная скотина. Он сейчас вертится вокруг нее, без сомнения. Но что с этого? Я не думаю, чтобы у него что-нибудь вышло с мисс Джулией Гирдвуд. Кроме того, я знаю, что ее мать будет против этого. Если я и потерял шанс добиться ее, так только благодаря тебе, милая.
— Благодаря мне? И как же это, хотела бы я знать?
— Если бы не ты, я был бы здесь несколько месяцев назад, и я мог бы предотвратить их отъезд, или, еще лучше, сумел бы поехать вместе с ними. Я смог бы это сделать. Мы потеряли время на то, чтобы собрать деньги на билеты для нас обоих.
— Замечательно! И я одна виновата в этом, как я понимаю? Я думаю, что я внесла свою долю. Ты, наверное, забыл, что были проданы мое золото, мои кольца и браслеты, и даже моя великолепная шкатулка?
— А кто подарил тебе все это?
— Замечательно! Вполне достойно тебя — напомнить мне об этом сейчас! Как жаль, что я так и не приняла у тебя эти подарки.
— И мне жаль, что я так и не подарил их тебе.
— Негодяй!
— Ах! Ты, как всегда, знаешь как меня назвать, ты всегда можешь подобрать для меня гадкое слово!
— Да, я буду называть тебя жалким ничтожеством, трусом!
Это задело его за живое. Возможно, это был не единственный обидный и вполне оправданный для него эпитет, но ему было особенно неприятно, что жена знала его слабое место.
— Что ты имеешь в виду? — спросил он, внезапно покраснев.
— Что я имею в виду? Что ты трус, и ты это знаешь. Ты герой безнаказанно оскорблять женщину, но когда мужчина встанет у тебя на пути — нет! Ты ничего не можешь ему сказать, только шипишь как гусь! Вспомни Майнарда!
В первый раз за все время был брошен такой упрек открыто, хотя уже не раз после памятных сцен в Ньюпорте она высказывала разнообразные намеки по поводу схемы, позволившей ему избежать дуэли. Ранее он предполагал, что для нее это не более чем подозрения, поскольку она никак не могла знать о послании, доставленном якобы слишком поздно. Он приложил немало усилий, чтобы скрыть это обстоятельство. Однако из того, что она сейчас сказала, было ясно, что она знает все.
И это было действительно так. Джеймс, официант и другие слуги рассказали ей о всех сплетнях и слухах, ходивших в гостинице; все это, дополненное ее собственными наблюдениями, составило цельную картину. И если ее подозрение только неприятно беспокоило Свинтона, то ее уверенность просто бесила его.
— Повтори, ну-ка еще раз повтори свои слова! — закричал он, вскакивая со стула. — Повтори это снова, и я, клянусь Б-гом, достойно отвечу на этот грязный пасквиль!
Подтверждая свою угрозу, он схватил деревянный стул и занес его над головой своей супруги.
Во всех их многочисленных перепалках никогда еще не доходило до такого — их отношения дошли до критической точки.
Она не была высокой или сильной — только красивой, в то время как задирами были оба. Но она не верила в то, что он способен ее ударить; и в то же время она чувствовала, что если она дрогнет, то тем самым признает себя побежденной. Пускай даже если ее ответ оскорбит его.
Поэтому она ответила с особенной издевкой.
— Говоришь, повторить? Помнишь Майнарда? Я не должна напоминать тебе о нем, ты и так навряд ли его забудешь!
Едва эти слова успели слететь с ее губ, как она горько пожалела об этом: стул опустился на ее красивую головку, и от сильного удара она рухнула на пол как подкошенная!
ГЛАВА XXX. В ТЮИЛЬРИ
Этот день в истории Парижа запомнится как самый позорный, отмеченный горем и гневом.
И не только парижанам, но и всем французам — тем, кто в этот день потерял свободу.
Для парижан этот день стал днем слез; и теперь каждая его годовщина никогда не проходит для французов без того, чтобы не услышать плач в каждом доме, плач, идущий из глубины сердца.
Это было второго декабря 1851 года.
Утром этого дня пять человек встретились во дворце Тюильри. Это была та же самая комната, о которой мы уже писали, где собрались заговорщики несколько месяцев назад.
Настоящая встреча имела ту же самую цель, но, несмотря на то же число собравшихся, как и в прошлый раз, только один из них был участником также и предыдущей встречи. Это был президент страны-хозяина — Президент Франции!
И еще одно достаточно странное совпадение — в титулах собравшихся: там были граф, фельдмаршал, дипломат и герцог, — с той только разницей, что все они представляли только одну нацию — французов.
Это были граф де М., маршал Ст. А., дипломат ля Ж. и герцог С.
Хотя, как было сказано, цель собрания была та же, люди сильно отличались, как по составу, так и по характеру обсуждения. Прежняя пятерка была похожа на банду грабителей, которые занимались приготовлениями к очередному ограблению. К собравшимся теперь больше бы подошло сравнение с подельниками, уже приступившими к своей «работе».
Предыдущие заговорщики вступили в сговор с целью осуществления тщательно разработанного плана — подавления Свободы во всей Европе. Нынешние собрались с аналогичной целью, только речь шла на этот раз о свободе Франции.
В прошлый раз компания только намечалась и должна была быть проведена храбрыми солдатами на поле битвы. На этот раз действия должны были последовать немедленно, и их осуществление было поручено жалким трусам, специально подобранным для этих целей.
Способ осуществления их грязных дел станет понятен, если мы прислушаемся к беседам участников этого сговора.
Не было слышно ни одной шутки или легких и веселых разговоров, как в предыдущем собрании, которое развлекали речи английского виконта. В этот момент было не до шуток; приближалось время насилия и убийств.