Жена Гоголя и другие истории
Шрифт:
— Сударь! — взревел он. — Я уж имел однажды случай указать на вашу вопиющую бесцеремонность. Ныне я во всеуслышание объявляю, что вы наглец, невежа и мошенник! Что ваши действия не выразить словами! Что... вы... вы... Вы незамедлительно покинете сей дом, клянусь! — и ну честить меня подобными любезностями.
Признаюсь, я готов был на него накинуться, но удержался по двум соображениям. Первое не делало мне чести: меня остановило присутствие собак. Увидев, как хозяин встряхнул пришельца, собаки грозно двинулись ко мне. Вторая, более достойная причина основывалась на чувствах уважения и благодарности, которые я продолжал испытывать к хозяину.
Тем временем старик, не церемонясь, толкал меня к двери. Я попытался его задобрить, измысливая небылицы о том, что заблудился в лабиринте комнат, но мой хозяин был не столь наивен, чтобы поверить в эти россказни. Мы вышли через анфиладу в коридор. Старик подвел меня к вершине лестницы и отпустил.
— Ступайте, сударь, ступайте сей же час, и да простит Господь вашу несносную назойливость! — сказал он внешне сдержанно, но оттого не менее зловеще.
Затем увлек меня с собой, и мы спустились в залу. Вместо того чтобы перекипеть, он все сильнее распалялся, хоть и держал себя в руках.
— Ступайте, ступайте же без промедления, — твердил он приглушенным голосом. Затем проворно сунул мне стоявшее в углу ружье и подтолкнул к дверям.
Теперь, однако, я, как никогда, хотел остаться и пребывал поэтому в немалом замешательстве. Ведь оставаться уместнее всего с согласия хозяина. Но, рассудив, что крайне странный способ, каким проник я в дом той первой ночью, вторжением едва ли назовешь (мне б не войти, когда бы этого не захотел хозяин), я преисполнился достойного смирения и обратился к старику в его же собственной манере:
— Извольте, сударь, я уйду (и я действительно шагнул к дверям), — но к вам, пришедшему на помощь незнакомцу в трудную минуту, я искренне питаю чувства благодарности и сохраню нежнейшие воспоминания об этом доме. И все же прежде постараюсь оправдаться, — прибавил я, — за то, что вы заслуженно назвали несносною бесцеремонностью или того похуже.
Все в том же духе, я с полной откровенностью заметил, что не вижу ничего предосудительного в моем желании пообстоятельнее узнать то место, куда меня забросила судьба («Вернее, ваше сумасбродство!» — прервал старик, зловеще усмехнувшись); а, во-вторых, он сам ни разу не препятствовал открыто моим передвижениям по дому.
Старик нетерпеливо выслушал мои резоны, ничуть его не тронувшие. Внезапно из долины донеслась ружейная пальба: там, видно, шла охота на такого же несчастного, как я, или заблудшую в горах скотину. Мы замерли. Довольно скоро залпы смолкли. В подобной ситуации они пришлись весьма ко времени. Прогнать меня из дома означало подвергнуть неминуемому риску; хозяин это понимал. С видом человека, который уступает по необходимости и знает, что незамедлительно раскается в своем великодушии, он заключил:
— Ну ладно, вот только как бы мне не пожалеть об этом! Однако, сударь, первая же выходка в подобном роде окажется для вас на самом деле роковой.
Промолвив это, хозяин удалился.
Ни много и ни мало: роковой! И все-таки я начал понимать: в речах хозяина напыщенными были лишь слова.
Я чувствовал себя на редкость неуютно. Заморосил холодный дождь, накрывший близлежащее нагорье. За ним угадывалась неоглядная долина, казавшаяся безмятежной. Стрелявшие, должно быть, отошли довольно далеко: глухие отзвуки ружейных залпов долетали с противоположной оконечности плато. Я понемногу успокоился.
И размышлял над утренней перипетией. Во пре со стариком я специально не упомянул о шкапе, хоть это и явилось бы моим полнейшим оправданием и вместе тягостным укором старику: тогда б его высокомерный гнев заметно поумерился. Но в интересах моих дальнейших разысканий я промолчал. Меня немало удивило загадочное поведение хозяина. Сначала, под покровом ночи, старик пытается проникнуть в мою комнату, а уж наутро готов прогнать меня из дома. Что за причина толкала старика? И почему именно ночью? Едва ли он намеревался причинить мне зло; будь у него на это веские мотивы, расправиться со мной он мог и по-другому. Явных доказательств его намерений пока что не было. Бесспорно, именно старик нажал на кнопку механизма потайного хода, но это не доказывало, что он хотел прокрасться в спальню. А если все же непрошеным полночным гостем был не он? Пустые домыслы! Ужели сами обстоятельства не выступали в роли доказательств? Иначе оставалось вновь предположить, что в доме существует загадочный жилец, скрывающийся от посторонних глаз.
При этой мысли у меня забилось сердце: кем мог быть тот второй жилец, как не?.. Ведь хозяин столь ревностно печется о каждой мелочи, принадлежавшей таинственной особе или его, а если до конца быть откровенным, ее касавшейся. Впрочем, оставим безрассудные предположения и возвратимся к нашей повести.
Я, как и прежде, блуждал в потемках. Дождавшись ночи, я уповал, что хоть она прольет немного света на эту тайну, и принял про себя коварное, но твердое решение не пасовать перед угрозами хозяина и продолжать свой поиск. Что именно я ожидал найти — нет смысла говорить: я этого и сам не ведал. Отныне я объявил хозяину негласную войну, точнее, приготовился к непримиримой, даже низкой распре, оправданной, как мне казалось, его подспудною двуликостью. Теперь мне следовало действовать с огромной осмотрительностью.
Глава десятая
Однако ночь прошла без приключений. Я принял всевозможные предосторожности, чтобы при случае застичь ночного визитера, и позаимствовал на кухне три из пяти или шести бесценных спичек, составлявших весь запас хозяина. Но и они не пригодились. Устав от изнурительного бденья, ближе к рассвету я заснул.
На следующее утро я собирался было продолжить поиск — поздно: за дверью меня уже поджидал мой вездесущий старец (как ни старался я передвигаться тише — все впустую). Пришлось следить за каждым шагом старика. Наконец я увидал, как он выходит вместе с псами и направляется, должно быть, в огород. Не мешкая, я устремился в левое крыло, под арку на вершине лестницы, туда, где хлопнула когда-то дверь.
На цыпочках поднялся но ступеням, решительно прошел по коридору, затем, сквозь вереницу комнат и следующий коридор, добрался до знакомой мне гостиной. Не останавливаясь, дабы не растратить свой порыв, я обогнул округлый выступ. Мои надежды оправдались: в простенном закутке я обнаружил приземистую дверцу с почерневшей росписью. Повсюду тихо. Я отворил таинственную дверь.
Поддерживать сплошную темноту в тех комнатах, где он бывал, по-видимому, входило в набор привычек моего хозяина. Я разглядел большое ложе с балдахином, довольно дряхлое, но сохранившее былую пышность. Так вот, постель на нем была разобрана! Неужто я попал в берлогу старика? Я не ступил и двух шагов, как слух мой поразил далекий, легкий шум. Что и говорить: расшатанные нервы, сумрачное место и угрызенья совести предельно обострили мои чувства.