Жена султана
Шрифт:
— Ммм, вот это коллекция! Должен признаться, мне вполне хватает одной. Мы пришли, не отставайте: здесь нынче повсюду карманники.
Внутри зал впечатляет еще больше: я удивляюсь, как такое великолепное помещение можно отдать под простой рынок, о чем и говорю.
— В остальное время здесь заседает суд! — кричит в ответ мистер Пипс. — Видите, там, наверху, мрачные украшения?
Он указывает на три темных неразличимых предмета, висящих с одной из балок.
— Это головы предателей, приговоривших отца короля к смерти в этой самой палате — Кромвеля и его генералов, Айртона и Бредшо.
Я усмехаюсь:
— Наш монарх поступает точно так же.
— Восемьсот голова на стене Мекнес, — радостно выпаливает Шариф.
— Восемьсот? — Мистер Пипс встречается со мной глазами. — Пятьсот детей, восемьсот голов и тысяча жен — сколь изобильная страна Марокко!
По всему залу стоят прилавки, на которых торгуют самыми разными товарами. Сквозь толпу покупателей пробираются разносчики, несущие лотки со сладостями, гребешками, апельсинами, ножами. Я замечаю торговца тетрадями и рожками чернил и совершаю покупку; после долгих раздумий каид приобретает большой мешок имбирных пряников. Торговец домашней птицей побивает соперников, выставив павлина на поводке. Выглядит павлин плачевно. Разносчик предлагает горячее ослиное молоко. Мистер Пипс направляется прямиком к прилавку, где торгуют дамскими штучками, и проводит, глазея на хорошеньких покупательниц, столько же времени, сколько рассматривает сам товар. Я наблюдаю, как он заговаривает с одной дамой, и вижу, как она заливается краской и спешит прочь. Он пожимает плечами, потом возвращается к нам.
— Идемте, поглядим на шарлатанов: они такие забавные.
В дальней части зала торговцы взобрались на ступеньки, чтобы слышнее было, как они нахваливают товар. Вокруг каждого толпятся зеваки, в основном мужчины. Один предлагает настойку трав «темного африканского континента, которая непременно заслужит благодарность ваших жен! Принимаешь раз в день — хватает на всю ночь». Он прикладывает палец к носу и наклоняется к слушателям, изображая доверительный разговор.
— Она за вами не угонится: придется завести на стороне любовницу, а то и двух!
Дело у него идет бойко.
— У вашего короля, должно быть, неплохой запас подобных трав, — смеется мистер Пипс.
— Он не надо, — горячо произносит Шариф, восприняв это как обвинение.
Следующий шарлатан размахивает чем-то, удивительно похожим на бычий уд — каковым предмет и оказывается. Еще он продает мужские части льва, тигра и кита; и снова загадочные африканские травы, которые мне кажутся простой девичьей ромашкой, буквицей и рутой.
Третий предлагает «универсальную фармакопею», в состав которой входят камни-безоары, мох с черепа казненного преступника, слюна постящегося и моча «чистого мальчика».
Вокруг последнего шарлатана столпились женщины. Он держит в высоко поднятой руке стеклянный сосуд с прозрачной жидкостью — как он утверждает, «чистой майской росой, собранной под могучим дубом на заре; лучшее средство для восстановления безупречной кожи лица, даже для тех, кто отмечен оспой». Я не могу не рассмеяться. Даже в Марракеше, где полно своих шарлатанов, никому бы не сошла с рук торговля обычной водой. Еще у него есть «горошины здоровья для избавления от лишнего веса». Когда я перевожу это Шарифу, он чешет голову.
— В Марокко, торгуя этим, много не выручишь.
— У нас, — объясняю я нашему провожатому, — женщины стремятся быть пышными. Каждый день едят протертые семена горькой дыни с медом, чтобы поправиться.
Мистер Пипс заводит глаза.
— Женщины. Обожаю их, но в свои сорок девять понимаю ничуть не лучше, чем в девятнадцать.
— А это для чего? — с любопытством спрашивает Шариф, указывая на клетку со щенками возле шарлатана.
Совсем крохотные зверьки, им не больше нескольких дней.
Мистер Пипс ведет нас прочь.
— Непостижимо, на что готовы люди в стремлении излечить мнимые изъяны и хвори. Боюсь, бедняжек сварят в вине, а потом отожмут соки — это якобы отбеливает кожу.
Мы уже собираемся уходить, когда я ясно слышу слова «волшебный эликсир» и «возвращает больному безупречное самочувствие». Я хватаю нашего спутника за рукав.
— Постойте!
— Что такое, друг мой?
— Эликсир. Кто-то сказал: «Эликсир», — но я не пойму кто.
Я оглядываю толпу, но безуспешно.
Мистер Пипс смеется:
— Здесь вы Эликсира Жизни не отыщете! Но если вам нужны чудеса науки, приходите как-нибудь к нам на собрание.
— Собрание?
— Королевское общество, дорогой мой. Прежде мы назывались Незримой Коллегией. Наши участники творят самые разные чудеса.
На следующий день паж приносит приглашение. Я по глупости надеюсь, что оно на собрание мистера Пипса, но нет: приглашение куда роскошнее — на музыкальное представление нынче днем, в королевские покои.
Едва войдя в зал, я начинаю тревожиться: возле герцогини Портсмутской я вижу Момо, а по другую руку от нее — Жакоба. Оба они облачены в золотые кружева, и Луиза между ними — в сливочно-белом, в жемчугах, с золотой пудрой на волосах — просто светится. Картина поразительная, привлекающая внимание. Я бросаю испуганный взгляд на Рафика, но его взор блуждает по богатому убранству комнаты, и когда Момо, увидев меня, улыбается, как дурачок, это, по счастью, остается незамеченным.
Король появляется позже. Под одну руку его держит Нелли, под другую — изящная женщина с волевым лицом. За ней идет высокий чернокожий с широкими скулами и обрядовыми шрамами на лице: это, видимо, и есть Мустафа и герцогиня Мазарин. Когда она проходит мимо, ее глаза лениво скользят по мне, а губы складываются в полуулыбку.
Музыка изысканна: сочетание тревожащих душу струнных инструментов и ведущего мощную басовую тему клавесина, звук которого отдается у меня в грудине. Когда вступают кастраты, меня охватывает то же чувство, что и накануне в аббатстве: мне кажется, что дух мой взлетает ввысь из тела. Помимо моей воли на глаза у меня выступают слезы. Но, оглядевшись по сторонам в желании разделить с кем-то это ощущение, я обнаруживаю, что остальные марокканцы напряженно сидят в своих лучших нарядах, стараясь не показать неловкости и скуки; а некоторых придворных не то что не тронула музыка — они разговаривают. Подобное поведение было бы немыслимо при дворе Исмаила: пролилась бы кровь, поднялся бы крик, полетели бы головы.