Жена султана
Шрифт:
Концерт завершается, раздаются вежливые хлопки. Клавесинист встает и кланяется, судя по всему, он и написал музыку, хотя он совсем еще молод. Лицо у него серьезное.
— Браво, Генри! — восклицает мистер Пипс. — Новый триумф!
Мы начинаем продвигаться к выходу, и тут за рукав меня дергает паж.
— Король хочет с вами поговорить.
Бен Хаду оборачивается, блестя глазами.
— Думаю, вы имели в виду меня. Я посол, а это всего лишь мой секретарь.
— Нет, сэр, король звал большого чернокожего.
Медник гневно на меня смотрит.
— Не могу вообразить,
Нас приводят пред монаршие очи, и я умудряюсь не броситься на пол, изъявляя покорность: я уже знаю, что при английском дворе все несколько проще, чем в Мекнесе. Взгляд короля без всякого интереса скользит по бен Хаду, потом останавливается на мне:
— По душе ли вам пришлась музыка, сэр?
Вопрос предназначался не ему, но посол поспешно отвечает:
— Превосходна, Ваше Величество, просто превосходна.
Он лжет, я знаю: к музыке он совершенно равнодушен. Все это время темные глаза короля устремлены на меня: кажется, он находит происходящее забавным. Потом делает шаг, оказывается между мной и бен Хаду и берет меня под локоть.
— Вы играете?
Я застываю. Медник с меня за такое унижение шкуру спустит, думаю я. Но что я могу поделать?
— Немного играю на гитаре, сир, и на уде — это арабская лютня.
— Тогда мы прекрасно проведем время.
Он делает клавесинисту знак подойти.
— Мистер Перселл [21] , идемте со мной. И вы, мистер Пипс. Мистер Джеймс, отберите лучших скрипачей и ведите их в музыкальный салон!
Он снова поворачивается ко мне, улыбаясь, как мальчишка.
— Идемте, сэр! Мы славно пошумим! Я приметил вас в аббатстве: клянусь, никогда не видел, чтобы душу смертного так трогала музыка.
Король — человек живой и полный сил: он словно излучает полноту жизни. В этом он схож с Исмаилом: такой же непоседливый и быстроногий. Говорят, Карл каждый день встает пораньше, чтобы пройтись или поиграть в теннис; он плавает и ездит верхом, охотится и танцует (и, без сомнения, не забывает своих наложниц) с резвостью, свойственной тем, кто вдвое его моложе. Во всяком случае, мне нелегко за ним угнаться, когда он выходит из комнаты для аудиенций и устремляется по коридорам, а ведь шаг у меня шире, чем у многих. Оглядываясь, я вижу, как отстают от нас обремененные инструментами музыканты, мистер Пипс и молодой клавесинист, за которыми поспешает настороженный бен Хаду. Неужели пришел мой час? Меня вышколили, приучив никогда не заговаривать с монархом, если он сам ко мне не обращается, но другой возможности может и не быть.
21
Генри Пёрселл — один из крупнейших английских композиторов эпохи барокко.
— Сир, — начинаю я, собравшись с духом, — я бы хотел поговорить с вами об очень важном деле.
Он смотрит на меня с любопытством.
— Продолжайте, сэр.
— Сир, есть одна дама…
Это заставляет его рассмеяться.
— А, дама есть
— Дама, о которой я говорю, в Марокко, при дворе султана. Более того, в его гареме. Она англичанка, хорошего рода.
— Припоминаю, Нелли мне что-то такое рассказывала. Продолжайте.
Я коротко излагаю обстоятельства пленения Элис.
— А имя у этого совершенства есть?
— Элис, сир. Элис Суонн.
— Откуда, вы сказали, она родом?
— Из Гааги, сир: ее отец был роялистом и бежал в Гаагу во время войны.
Лицо у него вдруг застывает, шаг замедляется; а потом он и вовсе останавливается.
— Не желаю больше слушать.
Но я безрассудно продолжаю.
— Сир, выслушайте меня, умоляю. Она просила отдать вам это, сир, если у меня будет возможность. Сама вышила и запечатала, чтобы сохранить в тайне.
Я достаю свиток и протягиваю ему, спиной прикрывая от быстро приближающихся отставших. Он мешкает, и я грубо сую свиток ему в руку.
— Прошу, прочтите это, Ваше Величество: от этого зависят три жизни.
Мгновение мы стоим неподвижно, музыканты нас догоняют, и я думаю: «Все кончено, я потерпел неудачу». Возможно, король видит, в каком я отчаянии, потому что он в конце концов берет свиток и прячет его в карман кафтана.
— Не люблю я интриг, юноша, — коротко произносит он, прежде чем снова тронуться в путь. — Но у человека, который так любит музыку, сердце, скорее всего, честное, так что я решил вам поверить.
Я едва помню, что происходило потом, такой подъем охватил меня оттого, что я выполнил свою задачу. Смутно припоминаю, что играл дуэт для испанской гитары с королем, и он куда лучше управлялся с инструментом. И мистер Пипс играл на флажолете, а я на лютне, в сопровождении десятка скрипачей и мистера Перселла за спинетом; мистер Перселл еще сказал мне, что Северная Африка для него сейчас — источник величайшего вдохновения, поскольку он пишет произведение о любви между греческим героем и карфагенской царицей с трагической судьбой, и он очень рад со мной познакомиться.
Однако вскоре мое приподнятое настроение развеивает бен Хаду. Когда вечер заканчивается, он тащит меня в наши покои, крепко ухватив за руку.
— Ты что, решил сорвать нашу работу? Сперва ведешь себя как дурак в парке, а теперь пытаешься запросто общаться с нашим хозяином, словно вы равные, а не король и невольник. Я — глава посольства, если король обращается к кому-то из нас, то это должен быть я. О чем вы там говорили?
— Просто о музыке, — лгу я.
Он хмыкает:
— И все?
Я киваю, не решаясь произнести более ни слова.
Сразу после полуночи в мою дверь тихонько стучат. Жмурясь со сна, я открываю и вижу пажа с серебряным подносом, на котором лежит записка, запечатанная толстой лепешкой красного воска с оттиском королевской печати. Я забираю записку и возвращаюсь в комнату с бьющимся сердцем. Послание, написанное небрежной рукой, непросто разобрать: английский почерк мне непривычен. Записка гласит:
«Аллея возле птичьих клеток, Сент-Джеймсский парк.