Жена султана
Шрифт:
Да, но если ты ночь, то она может быть луной, ободряет меня голосок в голове, и кто знает, какие возможности принесет такое соединение?
Мечты мои резко обрывает внезапная боль в треснувшем зубе, и, хотя мне удалось подавить стон, джентльмен в растрепанном коричневом парике склоняется ко мне и спрашивает, как я себя чувствую.
— Всего лишь больной зуб, — объясняю я. — Нынче утром треснул, хлеб оказался жестковат.
— Бог мой, во дворце, похоже, урезали расходы суровее, чем я полагал!
Он представляется — мистер
Он вздыхает:
— Как бы я хотел путешествовать. Кажется, мир растет с каждым днем: Африка, Америка, Китай… Представьте, какие сокровища можно отыскать в поездках туда! Творения стольких культур… У нас есть примечательная кожа, снятая с индейского короля, и седло, принадлежавшее самому Чингисхану.
Бен Хаду кривится.
— Боюсь, ничего столь великолепного мы вам предложить не сможем, но у меня есть пара мавританских шпор, которые вам, возможно, пригодятся в вашем собрании.
Эшмол воодушевляется.
— Это было бы замечательно. Но я не могу их взять, не предложив вам ничего взамен.
Он размышляет какое-то время, потом заявляет:
— Возможно, вы могли бы увезти с собой увеличительный прибор; в том же доме, где можно его получить, у меня живет друг, который починит зуб этого джентльмена.
Глаза бен Хаду вспыхивают.
— Уверен, не стоит тревожить вашего друга по поводу Нус-Нуса, но должен признаться, я бы очень хотел иметь такое волшебное стекло.
— Не могу обещать, что оно будет таким же сильным, как микроскоп мистера Гука, но, думаю, вам оно доставит радость. Идемте со мной после заседания к мистеру Дрейкотту, посмотрим, что можно сделать. Это недалеко, сразу на юг от Флит-стрит.
Я вижу, что Медник разрывается, но в итоге вежливо отказывается, поясняя, что его ждут во дворце дела. Решено, что с мистером Эшмолом за прибором пойду я, и меня отпускают со службы до конца дня.
От общества мистера Эшмола я получаю огромное удовольствие. Он настаивает, чтобы мы пошли из колледжа пешком, не вызывая портшез или карету, и по дороге показывает различные достопримечательности.
— В моем возрасте нужно, знаете ли, двигаться, опасаясь того, что может случиться, если остановишься.
Я поднимаю брови, но ничего не говорю. Ему не больше пятидесяти, и шагает он так же быстро, как король, трость ему нужна лишь для щегольства: однако говорит он о себе, как старик. Когда мы рысцой движемся по Чэнсери-лейн, небеса разверзаются.
— Боже, — говорит мой спутник, глядя вверх из-под края шляпы, с которого капает вода. — Боюсь, ваш тюрбан испортится. Я не подумал взять зонтик.
— Я их не выношу, — весело говорю я.
Мы ныряем в таверну «Черный орел» и ждем,
Потом кто-то выкрикивает:
— Господи, ну и чудище!
Раздается общий смех и улюлюканье.
— Настоящий или крашеный?
— Нам тут черномазые ни к чему!
— Эй, Отелло, ступай обратно на сцену!
Мистер Эшмол в ужасе.
— Мистер Нус-Нус, от всей души прошу прощения за грубость своих соотечественников. Пожалуй, лучше отважимся выйти под дождь.
Мы идем к выходу, когда меня хватают за руку.
— Эй, Мустафа, напомни хозяйке, что она все еще должна мне восемьдесят фунтов с игры!
Я оборачиваюсь и смотрю на говорящего: богато одетый, но беспутный молодой человек с плохо подстриженной редкой бородкой.
— Я не Мустафа.
Он морщится в растерянности.
— Не может же быть двоих одного размера и оттенка. Просто скажи ей, понял? Скажи, что мистер Джейкс ей кланялся и напоминал о долге. Я ведь увижу ее на премьере «Городской наследницы»?
На улице все еще хлещет дождь, словно бичом. Мистер Эшмол берет меня под руку и быстро ведет прочь, неодобрительно цокая.
— Театральный народ, отвратительное племя. А раньше здесь было так приятно.
Мы сворачиваем направо, на Флит-стрит, переходим ее и вступаем на улицу, по обеим сторонам застроенную высокими домами. В конце улицы виднеется река, ползущая мимо, точно огромная змея. Через несколько ярдов мистер Эшмол поворачивает направо в узкий переулок, и мы поднимаемся на крыльцо к двери, на которой висит бронзовый молоток в виде львиной головы. Нас впускает румяный мужчина в очках на шнурке — за стеклами глаза его кажутся большими и погруженными в воду, как рыбки в сосуде.
— Элиас! — восклицает он. — Уже вернулись?
— Надеюсь, мы не прервали никакой важный опыт?
— Я как раз подвергал трансмутации воду и сушеные листья, желая получить пригодное для возлияния питье, — улыбаясь, говорит мистер Дрейкотт. — Может быть, вы и ваш гость выпьете со мной по чашке чая?
Он ведет нас в темный кабинет, где над маленьким огнем подвешен на крюке чайник. Комната черна от сажи, усыпана бумагами и книгами: сложно понять, куда сесть, особенно в белой одежде, поэтому я по-африкански опускаюсь на корточки.
Мы пьем английский чай (горькое, омерзительное пойло), и мой спутник объясняет, что у меня раскололся зуб, его нужно починить. Хозяин радостно потирает руки.
— Пациент? Превосходно!
— Боюсь, бесплатный, Натаниэль. Окажите мне любезность, если вас это не затруднит.
Я вижу, как у мистера Дрейкотта вытягивается лицо.
— У меня есть деньги, — поспешно говорю я, но он качает головой.
— Нет-нет, я не могу взять деньги с друга мистера Эшмола: всем, что у меня есть, я обязан ему, в том числе и этим домом.