Женись на мне (сборник)
Шрифт:
– Ну, ты покатайся немножко сама, – говорил он, отбуксировав меня на самую легкую горку. – А я спущусь пару раз в самый низ и приеду за тобой.
В самый низ по Чегету! Почти пять километров крутого спуска! Жуткие бугры на всем протяжении, огромная очередь на подъемник. Разве я могла помыслить спускаться за ним?!
– Встретимся в «Ае»! Посиди пока там! – кричал он, через некоторое время опять поднимаясь мимо меня.
Легко сказать – до этого проклятого кафе я еще должна была доползти!
Я видела эту картину словно со стороны – нескладная девчонка в немодной куртке, лихорадочно цепляющаяся палками за снег, во взятых напрокат, ужасно тяжелых ботинках «Полспорт», и рядом – Вадим. Он как раз купил себе красный комбинезон, шикарные горные очки и «Фишер» – круче марки лыж тогда еще не знали наши спортивные магазины. Он был похож во всем этом на принца Монако, который каким-то чудесным образом – возможно, по блату – в самый разгар сезона достал путевки на турбазу «Чегет» и взял с собой меня. Он успевал всюду – в бассейн и сауну, в концертный зал и бар, – и везде его, такого обаятельного и прекрасного, пускали без очереди. В то время как у меня хватало сил только на то, чтобы содрать с себя пропахшую потом одежду, в изнеможении повалиться на постель и затихнуть там, время от времени орошая слезами подушку в бессильном страдании от своей физической беспомощности.
И теперь ехать на этот Чегет хочет Сережа!
Как всегда, выходя из дома, я бросила взгляд в зеркало. Конечно, сейчас я уже не та смешная девчонка, но кто может знать, чем обернется поездка на этот раз…
Как я ни старалась отогнать неприятные воспоминания, те дни, что мы пробыли с Вадимом на Чегете, вдруг встали в памяти с такой ясностью, как будто я пережила их совсем недавно. А я-то думала, что все давно прощено и забыто? Неужели эта гора отберет у меня и Сережу?
Текучка на работе захватила меня целиком, и воспоминания отпустили. Но как только я вечером вышла из метро, мысли о поездке, непрошеные и нежеланные, снова ворвались в сознание.
– Неужели у нас в стране нет другого места для катания?
– Более подходящего пока нет, – объяснял мне Сережа за ужином. – На Чегете дешево и сердито. Там ты получишь такую практику, что никакая Швейцария тебе уже не страшна будет! И, в конце концов, – добавил он, намазывая горчицей котлету из супермаркета, – не сможешь кататься на Чегете – поедешь на Эльбрус! Этот район – такое уникальное место, где две горы располагаются почти рядом. Если на одной что-то не подходит, до другой всего три километра на автобусе!
Я помнила это. Я ждала Вадима и на Эльбрусе. Три часа в одиночестве просидела там у подъемника, дожидаясь, пока он насладится прекрасными спусками в компании таких же прекрасных лыжников, как он. Да, что-то не лез мне в горло наш сегодняшний с Сережей ужин.
– Помоешь посуду, если я пойду лягу?
– Угу! Чаю тебе принести?
– Спасибо, не хочется.
По вечерам мы с Вадимом ходили пить кофе в фойе турбазы «Чегет», как она тогда называлась, или в бар, в котором всегда было полно народу, накурено и не протолкнуться. Колоссальным спросом пользовался дешевый коньяк местного разлива и кофе, сваренный на углях. Каждый день в кинозале крутили фильмы или шли концерты любителей попеть под гитару. Вадиму обязательно вечером надо было идти куда-нибудь «в люди». Еще одним развлечением публики было ночью ходить к какому-то сомнительному источнику якобы за минеральной водой – из простой металлической трубы текла слабой струей некая жидкость с металлическим привкусом – и целоваться на горной дороге под умопомрачительно яркими звездами.
«Милая моя, солнышко лесное! Где, в каких краях встретимся с тобою!» – завлекали барды девушек, подражая Визбору, а у тех замирали сердца в ожидании, закончится чем-нибудь серьезным их очередной горнолыжный роман или нет. Последний вариант встречался чаще. У меня же не было никакого желания даже накрасить глаза. Я чувствовала себя такой смешной и неуклюжей, что считала неприличным выпендриваться по вечерам. Завлекать, как мне казалось, могли с полным правом те девушки, которые наутро после вечерних бдений с удовольствием влезали в модные комбинезоны и негнущиеся ботинки, легко вскидывали на плечи тяжеленные лыжи и энергично, наперегонки, шагали к подъемникам. Потом, в полной мере наслаждаясь снегом и солнцем, они изящно порхали вниз, будто разноцветные бабочки, с бугра на бугор, часто давая значительную фору своим вечерним поклонникам с гитарами. Я же к этому избранному обществу не принадлежала. Я хотела только одного: чтобы Вадим накатался на этом Чегете на всю оставшуюся жизнь, и мы как можно скорее вернулись в Москву. И там все пошло бы по-старому. Я стала замечать, что Вадиму на Чегете совершенно неинтересно со мной. Он перезнакомился там с массой народу, но прочнее всего сложились у него отношения с двумя девушками. Одна была в желтом комбинезоне, другая – в голубом. И обе катались не мне чета, на славу.
Однажды Вадим снова оставил меня у кафе.
– Ты можешь позагорать здесь! – крикнул Вадим мне, в очередной раз уносясь с девушками вперед. В этот самый момент я почувствовала, что лыжи «Фишер» уносят от меня любимого навсегда. И тогда я все-таки решила рискнуть конечностями и спуститься с горы самостоятельно. Мне было физически больно видеть, как три комбинезона – красный, желтый и голубой – удаляются от меня в вихрях снега, и я не могла ничего сделать – ни догнать их, ни закричать. Слезами обливалась моя душа, но, как оказалось, Чегет не любит слезливых «чайников». Он им мстит. Так вышло и со мной. Утратив силу воли, я потеряла и способность управлять своим телом и помчалась, кувыркаясь через голову, по буграм. Лыжи, к счастью, у меня отстегнулись сразу же после падения, потом куда-то унеслись палки, я сама пересчитала спиной штук тридцать бугров и замерла бессильным комом в огромной яме у самого «Ая». Когда после некоторого усилия я смогла открыть глаза, то увидела вокруг себя толпу отдыхающих. Кто-то вез сверху мои лыжи, кто-то отряхивал от снега шапку, несколько человек интересовались, могу ли я дышать, думать и говорить. А через некоторое время вдруг подлетел сверху Вадим в сопровождении своей желто-голубой свиты.
– Дубина стоеросовая! – изо всех сил заорал он на меня. – Зачем ты стала спускаться? Сказал же тебе, загорай! Так нет, поперлась самостоятельно вниз! Уж если родилась неповоротливая, как корова, так сиди там, где сидят все «чайники», и знай свое место!
Слезы полились у меня из глаз.
– Ну зачем же ты так! – укоризненно проворковал Вадиму голубой комбинезон, а желтый противненько захихикал.
Вниз на подъемнике меня провожали несколько сердобольных женщин, что казалось унизительным вдвойне… Вернувшись одна в гостиницу, я окончательно сдала лыжи в прокат и решила для себя, что больше никогда в жизни на них не встану. Так бы и не встала, если бы не Сережа. Это он захотел научиться на них кататься. С ним вместе заново начала учиться и я и теперь, конечно, не сомневалась, что смогу спуститься с Чегета без особых потерь. Вот только воспоминания… Куда деваться от них?
На обратном пути в Москву мы с Вадимом не разговаривали.
– Извини, что испортила тебе отпуск, – сказала я ему при расставании, потому что прочитала в какой-то книжке, что расставаться надо друзьями. Он же только пожал плечами в ответ. Эти слова до сих пор жгут стыдом мое сердце. Сейчас бы я так ни за что не сказала, но тогда я была несмышленой семнадцатилетней девчонкой и всерьез полагала, что причиной разрыва наших отношений с Вадимом явилось мое неумение кататься на горных лыжах.
На этот раз горнолыжников в самолете оказалось больше половины. Минеральные Воды, чего уж я никак не ожидала, встретили нас московской погодой – снег с дождем, промозглая изморось, температура около нуля. Однако, когда мы переехали через долину, где в полях еще чернела голая земля, и начали подниматься в горы, солнце стало все чаще радовать нас своим появлением. Около Тырныауза оно уже блестело и переливалось на горных породах так, что я достала солнечные очки. Сереже нравились и необыкновенные горы – одинокие, круглые, вырастающие, казалось, прямо из равнин, – и вид аккуратных селений с белыми домиками, окруженными мокрыми от дождя черными деревьями. А когда мы въехали в ущелье и стали подниматься вдоль речки Баксан, уже между настоящих горных отрогов, он крутил головой во все стороны в полном восторге. Потом высоко вверху появились снежные пики, а у меня опять заложило уши от подъема на высоту, и, если бы не развеселые попутчики, с которыми мы на паях арендовали микроавтобус, настроение мое оставляло бы желать лучшего – меня просто колотило от воспоминаний.
Попутчиков было четверо – тридцатилетние мужики, по-видимому, друзья детства, собрались старой компанией в горы, с трудом, как я поняла из разговора, оторвавшись от жен. Местный коньяк по-прежнему пользовался успехом, потому что, затарившись у первого же придорожного магазина, они начали отмечать свой холостяцкий отпуск прямо в дороге. Отмечали весело: пили, пели и умудрялись танцевать прямо на ходу, в кивающей в разные стороны маршрутке. При этом они не забывали вежливо спрашивать нас:
– Мы вам не мешаем?
Мы с Сережей вежливо отвечали, что нет.
Водитель из местных, занимавшийся извозом профессионально, видимо, привык уже ко всему, потому что сосредоточил все внимание на дороге, никак не реагируя на плясунов. Пригласили попраздновать и нас. Но мы были переполнены эмоциями и отказались. Впрочем, наблюдать за мужчинами оказалось забавно. Распив на троих две бутылки, они совершенно расслабились и заговорщицки стали нам объяснять, что отдыхать с семьей приятно и хорошо, но не тогда, когда едешь с друзьями кататься на горных лыжах.
– Но женам ведь тоже, наверное, хочется покататься! – робко попыталась я подать свой голос.
– Только не на Чегете! – заявил один, самый старший. – Пусть лучше дома сидят! Целее будут!
А второй, самый симпатичный из четверых, ухмыляясь, добавил:
– К тому же в Тулу со своим самоваром…
Я отвернулась к окну, чтобы не убить его с досады. Правда, Сережа, как мне показалось, не придал никакого значения его словам.
Приехали мы, когда уже стемнело, наша четверка устала и пригорюнилась, и среди темного леса и высоких гор лишь самый старший и неугомонный из них со страстью выводил: «А белый лебедь на пруду качает павшую звезду…» Мы вытащили свои вещи из груды рюкзаков, лыж и сноубордов и осмотрелись. Прямо над нами висели все те же огромные звезды. Ледник Донгуз-Аруна еще слабо отсвечивал, отражая лучи уходящего на ночь солнца. Все остальное было совершенно неузнаваемо. И если бы не хорошо знакомое моему глазу типовое здание турбазы, я ни за что не поверила бы, что это бессистемно застроенное ларьками, кафешками, маленькими гостиницами и частными домами пространство и есть та самая пустая и просторная Чегетская поляна.
А в самой гостинице оказалось все так же, как когда-то. Тот же огромный камин в холле, те же низенькие прямоугольные столики и кресла, отделенные перегородками, тот же запах коньяка и кофе, тот же кинозал и даже, как казалось, та же самая публика, только постаревшая на десяток лет. Бодрые сорокалетние бородачи из прежних времен в свитерах с высокими воротниками теперь, правда, были уже похожи на дедушек, а смазливые загорелые мордашки прежних девчонок, когда-то изящно державших вытянутыми пальцами «Мальборо» кишиневской фабрики, были теперь ухоженны, намазаны кремом, накрашены и запудренны, но возраст их все равно давал о себе знать.
«Интересно, можно ли все-таки дважды войти в одну реку?» – вот что пришло мне в голову, когда мы открыли дверь в свой номер. Я, конечно, не помнила ни этажа, ни номера, в котором мы жили тогда с Вадимом, но когда взглянула на обстановку, на темный лес за окном и задернула те же самые, как мне показалось, желтые шелковые шторы, мне захотелось плюхнуться на кровать и не двигаться с места, чтобы вот так, почти в состоянии комы, пережить те восемь дней, на которые мы сюда приехали.
Но, конечно, это мне не удалось. Сережа был полон энергии и торопился как можно скорее подняться на знаменитый Чегет. Поэтому, когда во время завтрака к нам за стол подсел мужчина лет сорока, я даже не очень-то успела его рассмотреть. Правда, и рассматривать было особенно нечего – обычное лицо, вполне равнодушный взгляд на меня, на Сережу, на еду, что подали нам на завтрак. Бросился в глаза его загар, но такой красно-коричневый оттенок кожи был у всех, кто провел на Чегете более пяти дней.
– Михаил, – спокойно представился он нам и стал намазывать хлеб маслом. Я назвала в ответ свое имя, Сережа – свое. Мы выпили кофе с молоком из граненых стаканов, надели ботинки, взяли лыжи и пошли к подъемнику. Очередь была небольшая. Четверка наших вчерашних попутчиков явилась в комбинезонах, но, глядя на помятые лица, было трудно поверить, что они сегодня будут кататься.
Пока Сережа брал билеты, я плотно застегнулась, подняла капюшон.
– Тепло же! – удивился Сережа. – Смотри, какое солнце! И снег подтаивает.
– Это здесь, – ответила я. – Наверху холодный ветер и минусовая температура.
– Откуда ты знаешь?
Я закусила губу:
– Догадываюсь.
– Посмотрим! – Он весело прошел за перегородку и остановился в ожидании кресла. Я надела лыжи и протопала за ним. Две девчонки в комбинезонах – мода на цвета переменилась, и теперь в фаворе были белый и металлик – громко засмеялись о чем-то за моей спиной. Я видела, как Сережа исподтишка бросил взгляд в их сторону.
– Поехали! – сказала я и плюхнулась на подошедшее сиденье.
– Поехали!
Я даже не сомневалась, что стоящие сзади девчонки вполне оценили Сережину ловкость и прекрасную фигуру. Мы стали подниматься, и вот опять передо мной возникла картина, которую я видела, когда была здесь с Вадимом: сначала снежные укатанные дороги между сосновых пролесков, потом бугристые поля, покато скрывающиеся за горизонтом, лыжники, поодиночке и группами выписывающие дуги на снегу, и над всем этим тишина, прерываемая только завываниями ветра. Потом вверху стал виден деревянный помост у последних опор и чуть правее в снегу – круглая стеклянная сакля под невысокой шапочкой крыши. Ненавистное кафе «Ай» оказалось на месте. А дальше уходила ввысь новая очередь подъемника. Макушку же Чегета с этого расстояния даже не было видно. Вокруг кафе по-прежнему стояли скамейки, на которых загорали туристы. Два сарая возле них были до крыш занесены снегом. Рядом курился дымок шашлыков, и девушки демонстрировали на солнце яркие купальники. Солнце и ветер, снег и пот – вот как охарактеризовала бы я теперь Сережин любимый вид спорта.
– Как здорово! Это тебе не Волен! – У него перехватило дыхание от новых впечатлений.
– Ты не боишься?
– Ничуть!
– Тогда поедем на самый верх?
На макушку вел все тот же бугель. Мне даже казалось, что мимо меня проезжают все те же отломанные с прежних времен деревянные палки сидений. Только мне было странно и приятно, что я уже не испытывала перед ними страха. С такой же легкостью, как и другие, я миновала деревянные воротца, обозначенные столбиками, легко попала в лыжню и схватилась за бугель. Оседлать его тоже не составило мне теперь никакого труда.
– Нет, на макушке неинтересно, слишком легко, – сказал мне Сережа, когда мы пару раз скатились оттуда. – Почти как в Москве. Поехали вниз?
– Поехали. Только первый раз – медленно.
И мы нырнули вниз сначала по неширокой снежной тропе, такой, что сверху не было видно, куда она ведет, а потом вырвались на простор. Впрочем, простор был все-таки относительный. На огромном пространстве снег был взметен в сплошные бугры. К ним надо было приспособиться. У Сережи это получилось сразу. Он заскользил по ним красиво и ровно. Я же, конечно, теперь не падала, как раньше, на каждом повороте, но все равно напоминала сама себе медведя, танцующего вприсядку попеременно то с правой, то с левой задней ноги. До «Ая» мы добрались мокрые от напряжения, усталые, но счастливые.
– Вот здесь – хижина Визбора. – Я ткнула палкой в один из сараев, занесенных снегом.
– Откуда ты все знаешь? – Он с уважением посмотрел в указанном направлении, а я опять закусила губы. Вовсе ему ни к чему знать, что я это все уже имела счастье лицезреть.
– Читала. Зайдем в кафе? Выпьем чаю?
– Лучше глинтвейна. За наше путешествие.
– Да.
Я и забыла, что теперь везде подают глинтвейн. С корицей или без корицы, в стеклянных кружечках с ручками, в специальных бокалах или просто в пластмассовых стаканчиках, но теперь каждая фирма и фирмочка, владеющая хоть какой-нибудь невысокой горкой, парой подъемников и домиком для переодевания, больше похожим на гараж, считает своим долгом поить лыжников глинтвейном. Ну что ж! В «Ае» глинтвейн подавали в стаканчиках. Еще там были очень вкусные хичаны с мясом и сметаной, но их я наелась до тошноты в прошлый раз.
– Может, посидишь тут, если устала? – сказал Сережа после того, как мы выпили глинтвейна и чая с лимоном, чтобы восполнить недостаток жидкости. – Я пройдусь разок до самого низа, поднимусь и вернусь за тобой! А ты пока подумаешь, куда нам ехать дальше – опять вниз или еще раз наверх.
– Только не здесь! – сказала я с твердостью, характерной для гранита. – Вниз так вниз, но только вместе! Если наверх – я тоже с тобой. Одного я тебя не отпущу!
– Что я, маленький, что ли? – обиделся он.
– Здесь сидеть не хочу! – заявила я, и мы покатились вниз. В целом довольно успешно, если не считать жуткого по проходимости «горлышка» в долину, называемого из поколения в поколение «трубой». Впрочем, крутые лыжники преодолевали «трубу» с поразительной ловкостью, Сережа последовал за ними, а я сползла точно муха, огибая каждый бугор. Он терпеливо ждал меня, сидя на каменном бордюре внизу, подставив лицо солнцу.
Я с как можно более веселой улыбкой подкатила к нему.
– Молодец! Теперь наверх? – похвалил он меня.
– Угу! – Я решила следовать за ним по пятам, хотя больше всего мне опять хотелось упасть где-нибудь с бутылкой минеральной воды и чтобы меня не трогали.
Второй подъем и спуск прошли так же, как первые, с той лишь разницей, что теперь, в самый полдень, солнце стало жарить в лицо и мы обливались потом.
– Надо раздеваться, – сказала я и стянула с себя свитер. Сережа тоже снял свой и засунул его в наш рюкзак.
В этот день мы еще немножко покатались на самой вершине. Перед нами был открыт весь небесный свод. Верхний край Чегета, заваленный тоннами снега, будто вгрызался в яркую синеву остроконечными каменными резцами. Сбоку же возвышался Эльбрус – две его огромные снежные шапки, казалось, настолько близки, что можно до них дотронуться рукой, однако «Приют одиннадцати» чернел на его боку только еле видимой маленькой точкой, а станции подъемников вовсе не были видны.
В следующие два дня мы опять катались вверх-вниз до изнеможения, потом пили чай и глинтвейн в «Ае», и опять вверх-вниз. Молодое Сережино тело требовало нагрузки, я же мечтала об одном – где-нибудь прислониться к нагретой солнцем скале и на время затихнуть, как божья коровка, вылезшая слишком рано по весне на первое тепло. Но пока я не могла себе этого позволить. Еще не хватало, чтобы какая-нибудь алчущая девица легким поворотом лыж отобрала у меня мою любовь. Утром же четвертого дня мышцы мои наполнились неподъемной тяжестью, глаза налились кровяными прожилками, в висках стучало, и я поняла, что не смогу сделать на горе ни шагу.
«Значит, судьбу не обманешь», – подумала я и сказала Сереже:
– Ты иди катайся, если в состоянии, а мне необходим день отдыха. Я должна полежать и попариться в сауне. Иначе мне не выдержать проверки Чегетом. Не беспокойся, я не буду скучать!
– А я и не беспокоюсь! – Он наклонился ко мне, поцеловал в щеку, схватил свои лыжи и убежал к подъемнику, а следом за ним, переглядываясь и хихикая, устремились девчонки – те самые, в знакомых комбинезонах – белом и цвета металлик. Они сидели в столовой недалеко от нас, и я видела, как хищно они поглядывали на моего Сережу. И я осталась одна на весь длинный без Сережи день. Записалась в сауну, побродила по опустевшему холлу и решила выпить чашечку кофе.
«Чегет не любит «чайников», это верно, – думала я, сидя в одиночестве за своим столиком и сбоку разглядывая витые рога, приделанные к каминной трубе. – Но разве могу я в самом деле рассчитывать, что он всю жизнь проведет со мной? Он все равно скоро меня покинет, и тогда я останусь одна…»
– А вы почему не катаетесь? – вдруг услышала я чей-то негромкий голос, вторгшийся в мои печальные размышления.
– Устала, – честно ответила я, поднимая глаза. Передо мной стоял Михаил в полном спортивном облачении – довольно истертом горнолыжном комбинезоне, шапочке и перчатках. Только лыж при нем не было – они хранились в подвале, в сушилке.
– Не возражаете, если я присяду?
Он принес себе кофе с коньяком, а потом, решив, что рюмочка-другая с утра не повредит и мне, раз я не катаюсь, принес еще кофе, коньяка и орешков, и я подумала, что он собирается начать мне изливать душу. Но начал Михаил по-другому:
– Вы на Чегете катаетесь?
– Ну да. – Я удивилась этому вопросу. Большинство мужчин слабо интересовала моя персона. Как правило, они заводили со мной разговор, чтобы рассказать о себе.
– А я на Эльбрусе. Там легче и приятнее.
– Вот это да!
Теперь я удивилась по-настоящему. По моим наблюдениям, все, кто хоть когда-нибудь проползал Чегет сверху вниз на лыжах ли, на пятой ли точке, потом с гордостью рассказывали окружающим, какие они крутые горнолыжники. А тут что я слышу: Чегет не по силам!
– Я тоже не люблю и боюсь этой горы, – ответила я. – Она для меня слишком крута и сурова. Но мне не хочется портить удовольствие Сереже, а ему там нравится.
– Этому молодому человеку?
– Да.
Михаил помолчал, потом залпом, будто для храбрости, выпил свой коньяк.
– А вы не хотите завтра покататься со мной на Эльбрусе? Там гораздо мягче спуски, и от станции «Мир» вниз идут такие ровные и гладкие снежные поля, что кататься на них одно удовольствие. Вам там понравится, вот увидите!
Я помолчала, потом спросила:
– А как же Сережа?
– Поверьте мне, – голос Михаила звучал печально, – ему гораздо больше понравится кататься с девушками своего возраста.
Я покраснела.
– Я был женат, – также грустно продолжал Михаил, глядя не на меня, а в свою рюмку, – на прелестной девушке, моложе меня на восемнадцать лет. Причем она говорила, что очень меня любит. И мы действительно прожили чудесных пять лет. А потом приехали сюда, и ее увел от меня красавец в модном комбинезоне, ас катания.
– Его звали Вадим? – отчего-то спросила я.
– Не имеет значения, да я и не спрашивал, как его звали, – ответил Михаил. – Эта гора, Чегет, не любит таких людей, как я. Эта гора для нахальных молодых смельчаков, а вы, уж извините, я вижу, тоже не из такой породы.
Я хотела ответить ему что-нибудь резкое, но потом, внезапно посмотрев ему в глаза, поняла, что он, наверное, прав. И в глазах у него стояла такая застывшая боль, что я, сама не зная почему, спросила:
– А дети у вас есть?
– Дочка, – ответил он. – Но бывшая жена и ее новый муж не очень часто позволяют мне с ней видеться.
– Я поеду с вами на Эльбрус, – решительно сказала я. – Такие, как мы, должны помогать друг другу.
Он посмотрел на меня не сказать чтобы с удивлением, а с какой-то мудростью во взгляде, напоминающей мудрость старых животных. Хотя он был еще далеко не стар, я, в сравнении с ним, ощутила себя вдруг сильной и молодой.
Сауна и несколько часов в постели пошли мне на пользу, и, когда на следующий день я объявила Сереже, что еду с Михаилом на Эльбрус, он не расстроился.
– Ну а я тогда покатаюсь с Наташей и Леной. Ты не возражаешь?
– Лена – это та, что в комбинезоне цвета металлик?
– Откуда ты знаешь?
– У меня особый дар угадывать имена. – Я усмехнулась собственной памяти.
Ведь тогда, через два месяца после возвращения с Чегета, я все-таки позвонила Вадиму. Сам он хранил полное молчание. Позвонить ему меня вынудили обстоятельства: выяснилось, что тошнота моя была связана вовсе не с разреженным воздухом, а с другой, физиологической, причиной.
– Знаешь, – сказал он мне, – это очень некстати. Я собираюсь жениться на одной из тех девушек, с которыми мы познакомились тогда, на Чегете. Я думаю, лучше прямо сказать тебе об этом.
Он произнес это, а я еще слышала совсем другие слова. Уверенным и мягким шепотком он уговаривал меня, чтобы я ничего не боялась! Он говорил, что мы сразу поженимся, если что-нибудь будет!
– Ты собираешься жениться на девушке, что была в голубом комбинезоне? – зачем-то спросила я. Вообще-то мне было на нее абсолютно плевать.
– Ты что, подглядываешь за нами? – зло спросил Вадим. – Ты не ошиблась, она была в голубом. Но если ты попробуешь…
– Не бойся, – сказала я и повесила трубку. Больше я не видела Вадима. И он меня не видел. И жизнь, которую я прожила без него, принадлежала только мне, и я в ней была по-своему счастлива. Если бы не нынешняя поездка, я даже не вспомнила бы, что с этим человеком было связано столько трудностей, слез и переживаний. Но, в конце концов, то, что я сейчас приехала сюда с Сережей, свидетельствовало только о том, что я с честью вышла из них.
Михаил уезжал раньше нас на три дня. Оставшееся до его отъезда время я проводила с ним на Эльбрусе. Кататься там оказалось для меня действительно и легче, и приятнее. Казалось, лыжи поворачивали на снежной равнине без всяких усилий с моей стороны, а бугристый выкат к подъемнику не шел ни в какое сравнение с чегетской «трубой». Я даже начала уважать сама себя, тем более что Михаил ни-сколько не кичился своим умением кататься, а просто не развивал большой скорости, стараясь держаться рядом. Мы свободно выписывали синусоиды на снегу, то расходясь, то снова сближаясь, и я наконец поняла всю прелесть катания на больших настоящих горах, а не на подмосковных заячьих горках. Ему не приходило в голову сказать мне: «Посиди в кафе, пока я не накатаюсь». Хотя катался он намного лучше меня. Когда я уставала, мы вместе спускались к подножию, заходили в какое-нибудь кафе. Впрочем, в конце концов мы облюбовали одно тихое и уютное место, пили там глинтвейн и ели плов – необыкновенно вкусный, приготовленный тут же в огромном котле, с барбарисом и чесноком целыми головками. Мы разговаривали: о том о сем, даже о политике, но никогда о прошлом. Я не упоминала о своем знакомстве с Вадимом, он не рассказывал о своей жене. Но наступил последний день перед его отъездом. Как печальны расставания! Как много переживаний с ними связано! За несколько дней я почувствовала, что этот человек стал мне во многом близок, и расстаться с ним с улыбкой, как в тысячах подобных случаев, как в песнях Визбора, мне было бы трудно. Я решила вообще не ехать с ним в последний день на Эльбрус. Да и Сережа стал на меня коситься. Его подружки не отставали от него, но утром он вдруг объявил, что хотел бы сегодня кататься вместе со мной.– Прекрасно! – сказала я ему. – Съездим на Чегет.
Тут к завтраку спустился Михаил.
– Доброе утро! На Эльбрусе сегодня должно быть изумительное катание! – громко сказал он всем присутствующим, в том числе мне, Сереже и девушкам, которые заняли стратегическое место поближе к нам, поменяв свой столик.
Я промолчала, а Сережа сказал запальчиво с набитым омлетом ртом:
– Что это вы все на Эльбрусе да на Эльбрусе! А на Чегете покататься слабо?!
– Почему слабо? – Михаил спокойно стал намазывать хлеб маслом. – Я катался и там, и там, но на Чегете сложнее. У меня временами побаливает спина, а хочется получить максимум удовольствия. Не все любят бугристые склоны. – И эта его бескорыстная мысль, выраженная так просто и ясно, сразила меня. Конечно, он прав! Тысячу раз прав! Зачем мне тягаться с теми, кто заведомо превосходит меня возможностями? Ну, не умею я порхать по этим буграм, как другие, ну нет у меня ни сил, ни практики – так что же теперь, гнобить мне себя за это до конца жизни? Какая я дурочка была, что переживала так из-за этого неумения, когда каталась здесь с Вадимом! И какой молодец этот Миша, что прямо говорит о том, что есть на самом деле, и не хочет казаться другим – крутым – горнолыжником. Он такой, какой есть.