Женись, я все прощу!
Шрифт:
Там-то Глеб и стал свидетелем отвратительной сцены любовных игр молодоженов. Она, его Мила, а вернее, не его Мила, в полуголом виде прыгала на балконе перед довольным мужем. Все ясно, сомнений никаких быть не может, Мила его обманывала, как последнего простачка. И он дал себя обмануть? Как там у классика? Был сам обманываться рад. Очень хорошо, что ему придется работать на пожаре. Огнем он выжжет все воспоминания об этой коварной особе.
Глеб достал очередную сигарету и поднес к ней зажигалку, когда ему показалось, что в дверь кто-то поскребся. Он притих, прислушиваясь. Неужели это она?! Нет, он ей не откроет. Сколько бы она ни скреблась. Вот нахалка, принялась звонить и стучать кулаком в дверь! Нет, это уже переходит все дозволенные границы. Ногой о его дверь?! Этого Глеб позволить уже не мог. Он поднялся и пошел открывать.
К его огромному сожалению, на пороге стоял Смолкин с тарелкой, а не коварная соблазнительница.
– Вот, шуба! – радостно заявил Федор и пошел на Глеба.
– Какая шуба? – удивился тот и попятился.
– Вкусная, – сказал Федор, – моя будущая жена отлично готовит.
– Да, – из-за его плеча высунулась Настена, – я отлично готовлю. Честное слово.
Глава 13
Небесная канцелярия работала без устали
Голова утром гудела, как пчелиный улей. Люся открыла глаза и уперлась взглядом в будильник. Она проспала и опоздала на работу на целый час. Что будет?! Да ничего не будет. Люся откинула одеяло, сунула ноги в тапки и вышла из спальни. В квартире, кроме нее, никого больше не было. Работнички ушли, а ее оставили. Они думали, что ее мучила бессонница? Да ничего подобного, Люся прекрасно выспалась. Она больше не будет переживать из-за каких-то там мужчин! Ни один из них не достоин ее слез. Ради Глеба, конечно, можно было бы поплакать, пока Настена с Федором не видят…
Люся тряхнула рыжими кудрями и отправилась в ванную, собираясь устроить своему несчастному организму душ Шарко: попеременно обдавая себя то холодной, то горячей водой. Мера против потрясений и расстройств чрезвычайно действенная.
Душ помог, тело явно посвежело, но вот душа все еще грустила. Ароматный кофе придал Люсе каплю бодрости, а больше для того, чтобы отправиться в редакцию и заняться своим монотонным трудом, ей и не требовалось. Живут же люди без любви? Ходят на работу, в магазин, в театр. Или сидят дома у телевизора. Вот и она станет жить по принципу: работа, магазин, дом. Плюс к этому редкие посещения счастливого семейства Смолкиных. Редкие – чтобы не увеличивать шансы встречи с Глебом.
О нем Люся забудет навсегда. Даже когда они случайно столкнутся на лестничной площадке. Тут Люся в красках представила это столкновение. Она не поднимет на него глаз. Не потому, что ей стыдно за свой обман, нет. Она покажет Глебу, что он стал для нее пустым местом. Люся сделает вид, что не замечает его в упор. В мыслях это получилось: они столкнулись, лестничная клетка отчего-то сузилась до размеров двух прижатых тел, они, дыша друг другу в лицо, протиснулись каждый в свою сторону, и Люся на Глеба даже не поглядела. Очень приятная месть за свою искалеченную спасателем любовь.
А если ему будет совершенно все равно, посмотрела она на него или нет?!
Надо не только не смотреть, но и перестать думать о нем.
Люся нашла таблетку анальгина и запила ее холодной водой. Это больная голова постоянно напоминает о Глебе. Сейчас боль пройдет, и его образ скроется среди будничных забот. Работа! Ей надо срочно на работу, чтобы заняться делом, а не забивать голову пустяками.
Люся оделась и осторожно открыла дверь. Прислушиваясь ко всем звукам в подъезде, она вышла на лестничную клетку и немного подождала. Ничего. Рядом с дверью соседа тишина. Спит спокойно или убежал на работу? Люся потопталась у двери, делая вид, что ищет ключ, после чего громко ее захлопнула. Этажом выше залаяла собака. За дверью Глеба по-прежнему мертвая тишина.
Да, можно не сокращать встреч со Смолкиными, Глеб сам ее избегает. Ну и пусть, тем лучше. Не будет идиотских объяснений типа «Да как ты до этого додумалась?! Да как могла?! Почему сразу не призналась?» и тому подобное. Да, Люся могла. И не на такое пойдешь ради единственной подруги. А разбалтывать чужие тайны она была не вправе. Настена тогда твердила, что клиент, Федор, еще не созрел для серьезных отношений. А когда он созрел, стало поздно.
Во дворе Люсю преследовало странное чувство, что ее спину сверлит пронзительный взгляд. Но обернуться она не могла. Глаза помимо воли сразу же стали бы искать то окно, в котором, может, торчит его мужественный силуэт. А этого делать нельзя. Есть такое понятие – «женская гордость», черт бы ее побрал.
В редакции, как она и ожидала, процесс шел своим чередом. Главред бегал, Смолкин отбывал на задание, Настена сидела и верстала за двоих.
– Я тебе сейчас помогу, – Люся забросила сумку в шкаф, скинула плащ и заняла привычное место.
– Люсь, как ты себя чувствуешь? – заботливо поинтересовалась подруга.
– Нормально, – отмахнулась та и пригляделась к Настене. – У тебя глаза красные. Ты что, всю ночь плакала? У вас же с Федором вроде как наладилось.
– Не плакала, – поспешила заверить ее подруга, – мы разговаривали всю ночь.
– Чудные, – усмехнулась Люся, – по ночам можно заниматься более интересным делом.
И сразу почему-то подумала о Глебе. Для того чтобы отогнать от себя навязчивые мысли, Люся, как говорят, с головой окунулась в работу.
Долго трудиться ей все равно не дали. Первой поинтересоваться положением дел у подруг зашла уборщица Серафима Ильинична. Сегодня она тоже проспала и убирала кабинеты в рабочее время.
– Ну, что, девоньки, – возя мокрой тряпкой по полу, спросила она, – как басурманин-то ваш? Он утром первый раз в жизни свои ботинки о тряпку вытер! А до этого на чистые полы плевал, уборку фактически игнорировал. Меня катакомбой называл и отправлял на заслуженный отдых, чтобы я ему под ногами не мешалась.
– Почему басурманин? – попыталась заступиться за Смолкина Настена.
– Батюшки! – хлопнула Серафима Ильинична руками в резиновых перчатках, и на клавиатуру и мониторы полетели брызги. – Довел, аспид! Сидят красноглазые, как индейцы.
– Индейцы краснокожие, между прочим, – пробурчала Настена, воспринимающая с некоторых пор обидчиков Смолкина как своих собственных.
– Не знаю, как индейцы, – уборщица присела на свободный стул и начала доверительно рассказывать, – но привидение Черного Редактора точно красного цвета! Глазищи у него такие, как у Настены. Точь-в-точь. И сверкают! Оно мне всегда попадается перед катаклизмами. Перед вашей аферой тоже попалось.
– Никакая это не афера, – продолжала бурчать Настена.
– И сегодня встретилось, – не обращая внимания на ее слова, говорила та. – Топало по крыше нашей двухэтажной редакции. Топ! Топ! Топ! Сапожищи огромные, подковами стучат. Оно всегда стучит перед катаклизмами. Вот увидите, сегодня обязательно что-то произойдет! – размахивала она мокрой тряпкой.
– Как-то больше не хочется катаклизмов, – заметила Настена и побежала проверять Федора. Нельзя сказать, что она ему не доверяла, просто так, на всякий случай.