Женитьба Элли Оде (сборник рассказов)
Шрифт:
…Когда Огулсанды вбежала в кибитку, где сидели одни мужчины, все обомлели. Женщина запыхалась, яшмак съехал ей на шею, видны были бледные дрожащие губы.
Перестав настраивать дутар, Хештек-бахши отложил его в сторону и изумлённо уставился на жену.
— Отец мой умирает… Змея ужалила… Проститься хочет…
Слова эти Огулсанды произнесла шёпотом, но в кибитке было так тихо, что их услышали все. Сыновья хозяина, дерзкие парни, что бесцеремонно ввалились утром в кибитку и увезли Хештека, многозначительно переглянулись, а сам хозяин в досаде хлопнул себя руками по коленям — ведь бахши даже не успел настроить дутар.
— Чего-то я не понимаю, жена… — Хештек удивлённо взглянул на спокойное, даже довольное лицо жены. — Зачем мы домой пришли? К твоим надо… Отец твой…
— Отец мой здоров как бык!
— Здоров? Не понимаю я…
— Да чего ж не понимать, милый ты мой?! Обманула тебя жена! Обманула, чтоб домой привести! Скажи лучше, любишь меня?
— Ясно, люблю. Чего б тогда с тобой жил?
— А раз любишь, играй для меня — нечего тебе только чужих тешить! Ты у меня в долгу. Помнишь, первую ночь до утра гостей забавлял, а я ждала… Теперь для меня играй. Для меня одной! Всю ночь буду слушать!
— Так что ж ты?.. Что ж ты никогда не скажешь? — широкое лицо Хештека ещё шире расплылось в улыбке. Он уже забыл, что жена обманула его, что он вроде бы обижен. Сразу поверил ей, радостный и немножко смущённый, он уселся, поджал ноги. Если б он знал, что жена так стосковалась по его музыке!.. Сейчас он будет играть ей. Сколько захочет, столько и будет играть.
— «Шадилли»!
— Замечательно, Хештек-джан! Играй ещё!
— «Бабаджиклар»!
— Как ты играешь, Хештек! Нет больше на свете такого музыканта!
— «Айна»!
— Замечательно! Дай бог тебе силы, Хештек!
Огулсанды не давала ему передохнуть, выпить чаю, отереть пот. Дутар скрежетал и визжал, мурашки бегали у неё по спине, ломило виски, но она твердила: «Ещё, Хештек-джан! Ещё!» Теперь она точно знала: Хештек обречён, он никогда больше не будет играть, никто, кроме неё, не сможет его слушать!
— Всё переиграл, Огулсанды!
— Снова играй! Всё сначала! Играй!
— Не могу, — Хештек виновато улыбнулся. — Пальцы замлели…
— Пальцы! — воскликнула она. — Пальцы!
Она схватила его руки, зарыдала, обливая пальцы слезами.
На этот раз той устраивал председатель колхоза. Вечером он сам явился к ним.
— Что это за новости, Огулсанды? — голос председателя звучал сердито. — У соседа свадьба, а вы и носа не кажете?
— Так ведь… Свадьба… Свадьба не на один день, — пробормотала Огулсанды, привычно закрывая собой вход в кибитку. — Успеем ещё…
— Ну ты как знаешь, — председатель смерил её суровым взглядом и отворил дверь. — Хештека я забираю!
Со слезами на глазах смотрела Огулсанды, как Хештек одевается. Безжалостные люди! Пускай бы дальний какой, а то ведь свой, знает, что не может Хештек играть! Позабавиться, видно, решили!
— Не бери дутар, Хештек, — спокойно, как бы между прочим заметил председатель, у видов, что Хештек потянулся за инструментом, — есть там два дутариста — пусть стараются. А ты присмотри за ними, поучи…
— Что вы, Мамет-ага! — Хештек даже смутился. — Я ещё не гожусь в наставники.
— Брось, Хештек, не скромничай! Если знаменитый Хештек-бахши, сын великого Тёке-бахши, не годится в наставники музыкантам, кто же тогда годится? — И председатель, словно не находя больше слов, укоризненно покачал головой.
Они ушли, а Огулсанды сидела возле очага, закрыв глаза, обхватив руками голову, и тихонько стонала, раскачиваясь из стороны в сторону. Всё. Он больше не музыкант. И люди знают это, знают. Хештека-бахши, сына знаменитого Тёке-бахши, приглашают на той без дутара!..
Проснулась Огусанды оттого, что рухнуло что-то тяжёлое. Она вскочила и дрожащими руками зажгла керосиновую лампу. Хештек сидел на полу и, морщась от боли, потирал ушибленную ногу.
— Упал я, — виновато сказал он. — Струны куда-то подевались. Хотел другие достать — в торбочке, положил подушки одну на другую, а они… Упал.
— Господи! Да зачем тебе ночью струны?!
— Как зачем? Сыграть хотел… Слышала бы ты, как они «Дурды-бахши» исполнили!.. Разве это игра! Нет, жена, зря я не захватил с собой дутар. В музыке на словах не объяснишь — сыграть надо…
Струны она ему отдала, но, когда Хештек переиграл всё, когда сон наконец сморил его, Огулсанды сняла дутар со стены, не скрипнув, отворила дверь и побежала к реке; большая и полноводная, она текла рядом, за бахчой. Ярко светила луна, всё вокруг залито было её холодным неверным светом…
Огулсанды уже размахнулась, чтобы подальше закинуть дутар, но что-то заставило её обернуться: прямо по бахче, цепляясь за плети дынь длинными босыми ногами, во весь дух мчался Хештек. И она поняла: если швырнуть дутар в воду, за ним, ни минуты не раздумывая, бросится с обрыва Хештек…
Огулсанды лежала, укрывшись с головой, слушала жалобное дребезжанье струн и вспоминала, как под зелёным халатом сидела она за свадебным пологом и в дырочку поглядывала на жениха, одну за другой игравшего гостям лучшие свои мелодии. Он так и не пришёл к ней в ту ночь…
Огулсанды открыла глаза, приподнялась, Хештек играл. Играл упоённо, страстно, совсем, как в свадебную ночь, только музыка теперь была не та. И вдруг он запел. Хештек ударял по струнам и монотонно, на одной ноте, повторял начальные слова песни:
Святой Баба-Гамбар, Святой Гамбар-Баба, Святой Баба-Гамбар, Святой Гамбар-Баба…Это было уже слишком. Этого она не могла вынести.
— Хватит! — закричала Огулсанды. — Хватит, Хештек! Оставь ради бога свою музыку!