Женитьба Элли Оде (сборник рассказов)
Шрифт:
А возможностей было, что камней в горах. Если какая-нибудь женщина с нашей улицы ждёт ребёнка, Кекилик без всяких просьб шьёт приданое будущему младенцу — пелёнки, рубашонки, вьёт прочную шерстяную верёвку для колыбели и тесьму, чтоб колыбель качать. Если кто-нибудь затеет той, Кекилик с рассвета на ногах — варит, печёт, подаёт, убирает, и так до тех пор, пока последние гости не разойдутся по домам.
Если же кто-нибудь, не приведи аллах, захворает, Кекилик тревожится чуть ли не больше родных. Травы всякие таскает больному — лекарства, вкусненькое что-нибудь стряпает каждый день и всё подбодрить старается, улыбается, машет рукой, тянет: «Э-ээ!» И всем понятно, что она хочет сказать — не горюй,
Впрочем, мои односельчане, кажется, склонны были рассматривать бескорыстное усердие Кекилик как некий дар природы. Кому в голову придёт благодарить колодец с прозрачной водой. Он есть, и все черпают из него сколько хотят.
Незаметно у нас с Кекилик сделался общий стол. Пока съешь целую выпечку хлеба — неделя пройдёт, хлеб под конец разгрызть невозможно — такой он становится сухой и жёсткий. Печь ежедневно или хотя бы через день — топлива много уходит да и времени, а мама от зари до зари в поле. То же и с обедом. Словом, готовить сразу на два дома выгоднее. К тому же чурек у Кекилик получался вкуснее, чем у мамы, — даже мне пришлось это признать, а маминым восторгам конца не было: «Какое пышное лёгкое тесто — во рту тает. И на вид приятное, жёлтое, как абрикос, посмотришь — слюнки текут». Что верно, то верно. Но всё равно. Не хочу я, чтобы эта мычащая, кряхтящая Кекилик, посмешище всеобщее, стала лучшей подругой моей мамы! А дело явно к тому идёт.
И вдруг Кекилик надумала съездить в Чарджоу. Если брат согласится, она переберётся к нему жить. Нехорошо всё-таки одной, без родни, на чужбине…
Услышав об этом, я чуть не запрыгала — так была довольна. Но прошло несколько дней после отъезда Кекилик, и мне стало казаться, что в доме у нас не хватает чего-то, пусто как-то стало. «Кекилик нет, вот и пусто», — незамедлительно откликнулась мама, откровенно скучавшая без соседки. И я с удивлением обнаружила, что мама права: именно Кекилик не хватает. Это мне-то!
Кекилик вернулась. Сидим мы с мамой и чай пьём в обеденный перерыв. Вдруг открывается дверь и появляется Кекилик. Видно, что прямо с дороги, даже к себе не заходила. Мама вскочила, давай её обнимать, по плечам хлопать. И та сияет. Потом долго руками размахивала и мычала: «М-м-м-м», — что-то рассказывала. Мама как всегда её прекрасно поняла. «Я бы всё равно тебя не отпустила», — говорит. Позже объяснила мне: Кекилик не переедет в Чарджоу. Брат её — под башмаком у жены, а та не хочет, чтобы Кекилик жила с ними. «Ну и хорошо», — обрадовалась я. И наверное, это у меня на лице было написано, потому что мама вдруг лукаво усмехнулась. Конечно, она видела мою неприязнь к немой соседке, но поскольку я боялась её выказать, ничего не говорила мне. И вот вышло как она хотела — сама того не замечая, я привязалась к Кекилик.
В те времена появился шёлк-кетени фабричной выработки. Нам он казался гораздо красивее домотканого. После того как две-три мои одноклассницы стали щеголять в платьях из «русского кетени» — так мы называли фабричный шёлк, — я потеряла покой. День и ночь канючила у мамы: «Купи мне русский кетени!» — «Потерпи, — увещевала она, — куплю, как только получу на трудодни». Но я не хотела, не могла ждать. Блеск этой ткани затмевал в моих глазах солнечный свет, обладательниц платьев из «русского кетени» я считала самыми счастливыми людьми на земле. И едва усталая мама переступала порог, как я заводила свою бесконечную песню. В конце концов терпенье у мамы лопнуло.
— Если ты ещё хоть раз откроешь рот из-за этого кетени, — сказала она, — я не куплю его тебе никогда. Все деньги, какие получу, истрачу на новую постель. Недаром ещё предки наши говорили: сначала дом приведи в порядок, а потом уже себя.
Со злости я заревела. Кекилик по обыкновению
— Да из-за этого «русского кетенибудь он неладен! — сердито блеснув на меня глазами, сказала мама. — Голову уже мне продырявила своим нытьём.
Соседка поднялась и вышла. И тут же возвратилась со свёртком. Это был отрез «русского кетени», предмет моих вожделений. Шёлк пламенел, как раскалённые угли в очаге, шуршание его звучало сладчайшей музыкой для моих ушей, две золотисто-жёлтые полосы по краям полотнища сверкали как рельсы железной дороги, и, ей-богу, рельсы эти пролегли через моё Сердце, потому что я чуть не лишилась сознания. Кекилик подвинула отрез к маме: мол, крои. Растерянная мама оттолкнула его назад к соседке: что ты, как можно?! Кекилик опять бросила шёлк маме, и он раскрутился волнами. «Я ей куплю, — знаками говорит мама, — а из этого ты сшей себе». Но Кекилик ответила: «Если ты не хочешь, то я сама раскрою и сошью ей». И стала снимать с меня мерку. Моё лицо пылало от безумной радости, мамино — от смущения, а Кекилик проворно скроила платье и, не теряя времени, принялась вышивать ворот.
В тот вечер она засиделась у нас допоздна, я не могла оторвать взгляда от её быстрых умелых рук. Наконец она смотала нитки, сложила их в мешочек и, попрощавшись, пошла к себе спать. Мы тоже стали укладываться, но послышался её голос, громкий, тревожный.
— Что там случилось? — Мама поспешила к двери. — Животина какая-нибудь к ней в дом забралась?
Я выскочила из-под одеяла и тоже на улицу. Кекилик, выкрикивая что-то ещё более невнятное, чем всегда, палкой гнала какого-то мужика. Пригляделись — это Худайкули-пьяница с соседней улицы. Мама попыталась остановить Кекилик, но та вырвалась, догнала Худайкули, ковылявшего прочь, и снова принялась лупить его изо всех сил, А мужик был до того пьян — не мог ни удрать, ни оказать ей сопротивление. На шум собрались ещё люди, увели Худайкули, а мы о трудом утихомирили свою соседку, Дрожа от гнева и волнения, она поведала маме о том, что произошло. Вышла от нас, видит — возле её двери кто-то стоит. Подошла поближе — Худайкули. «Что тебе нужно?» — спрашивает у него на своём языке, а он хватает её за руки и тянет к себе. Кекилик оттолкнула Худайкули — тот упал. Рядом валялась увесистая палка. Этой палкой Кекилик и отходила пьяного нахала.
Надо сказать, что все свидетели ночного происшествия были довольны его исходом: поделом досталось Худайкули, дрянной человечишка. Ни к какому делу не приладится, скачет с места на место как блоха — к проку от него не больше. К тому же пьян вечно и имеет гадкую привычку приставать к девушкам и молодым женщинам.
Кекилик долго не могла успокоиться, плакала, что-то говорила, стучала себе кулаком в лоб. Возможно, она в тот раз жаловалась на свою судьбу. Мама старалась утешить её — поглаживала по плечу, холодной водой поила и со всей скоростью, на какую был способен её язык, проклинала Худайкули. Кончилось тем, что Кекилик рассмеялась сквозь слёзы и стала показывать, как она лупила мерзавца. Мама тоже смеялась и всячески выражала одобрение её действиям, «Переночуй сегодня у нас», — предложила она потом соседке.
Я в ту ночь долго не могла уснуть, вертелась с боку на бок, вздыхала.
— Ты чего это не спишь? — спросила мама. — Скандал тебя напугал? Или от радости, что получила новое платье?
Платье из «русского кетени» — это замечательно. Но я о нём как-то забыла, вспомнила только после маминых слов. А скандала чего пугаться, это уже скорее смешно, чем страшно. Задала Кекилик трёпку пьянице Худайкули! Вот почему я уснуть не могла — о Кекилик думала. Какая она хорошая! Лежу и твержу себе! Кекилик сильный человек! Кекилик смелый человек!