Женитьба Элли Оде (сборник рассказов)
Шрифт:
Кекилик добрый человек! (Подумать только — отдала мне «русский кетени»!) Надо быть такой, как Кекилик, решила я и с этим наконец заснула. На другой день я стремглав бросалась выполнять всякое мамино поручение, шагать старалась шире, ногу ставить твёрже. Мама конечно заметила небывалое моё усердие и вообще перемену во мне и поглядывала на меня с улыбкой.
Худайкули несколько дней провалялся в постели, не только ходить — сидеть, говорят, не мог. Заметили, что с той поры он перестал задевать чужих жён и девушек. А в селе появилось новое присловье. Если кто-то грозил кому, хоть в шутку, хоть всерьёз, то обещал: «Изобью, как Кекилик Худайкули избила».
Зимою
Целый месяц продержали маму в больнице. Бедняжка Кекилик за этот месяц не знала ни минуты отдыха. Кроме обычных дел, она должна была смотреть за нашим домом и нашей скотиной, да ещё, приготовив что-нибудь особенное, по её мнению, питательное, через день, а то и каждый день ездила в город навестить маму. А я до того обленилась и обнаглела, что и половины своих обязанностей по дому не выполняла — всё играла с подружками. Но Кекилик и не думала меня бранить или хотя бы выражать недовольство. Она всё успевала сама, и всё у неё было, лучше, чем у других. Помню, как восхищал меня запах свежести, исходящий от её чистой постели.
Однажды, возвращаясь из школы, я повздорила со своим одноклассником. Стараясь задеть меня побольнее, он спросил с издёвкой:
— Ты, кажется, дочь Кекилик?
В прежние времена я бы взбесилась от такого вопроса, а теперь ответила:
— Чего мне ещё и желать, если я дочь Кекилик!
— Смотри, как бы немая не задушила тебя ночью, — не унимался мальчишка. — Они такие. Злюки. Из-за того, что языка нету.
— У тебя язык без привязи болтается, но ты и ногтя той немой не стоишь! — отбрила я, вспомнив мамины слова.
Ввязались в нашу перепалку ещё балбесы.
— Ве, в доме у немой живёт!
— Не подходите к ней, она кусается, как та немая!
— Скоро сама немая станет. Вызовут её к доске, а она будет мычать вместо слов: ме-е-е!
— Ишаки вонючие! — негодовала я.
В ответ прокричали:
— Кекилик — тюйкулик [16] !
Лишь один голосок меня поддержал. Малышка Хурма сказала:
— А у Кекилик ордена есть. Попробуйте-ка получите.
Но её тихий голос потонул в их ослиных воплях. Вне себя от злости я стукнула кого-то по башке сумкой с книгами и помчалась домой. Но и там места не находила от обиды за Кекилик. Даже играть не пошла, как меня ни звали. Кекилик недоумевала: в чём дело? Решила, что у меня голова болит, всё прикладывала ладонь ко лбу — нет ли жара.
16
Тюйкулик — плевок.
На следующий день я пожаловалась учителю, мне хотелось, чтобы он пристыдил, отругал мальчишек. Но он не стал вникать в происшедшее.
— Что вы пристаёте ко мне со всякой чепухой! Готовьте лучше классное задание.
На перемене мой вчерашний противник поддел меня:
— Думала, учитель заступится за тебя и твою немую, да? Ну, как, заступился?
— Кекилик хороший человек! Очень хороший человек! — Я опять мгновенно взъярилась. — Но такому ишаку, как ты, никогда этого не понять!
Наконец-то вернулась из больницы мама. Радости моей не было предела, потому что, сколько бы я ни восхищалась Кекилик, маму заменить она мне не могла, даже и сравнивать нечего.
Мы опять зажили втроём дружно и весело. Но однажды, забежав за чем-то в дом Кекилик, я увидела там гостью — белолицую пригожую молодую гелин.
— У Кекелик какая-то женщина сидит, не наша, — немедленно доложила я маме.
Мама, сунув ноги в туфли, поспешила к соседке. Поприветствовала незнакомку, как положено, спросила у неё:
— Вы родственница Кекилик?
— Нет. Просто я несчастный человек, обиженный судьбой. — Незнакомка вздохнула и горестно сдвинула тонкие, как нарисованные, брови. — Мой муж погиб на войне, и я вернулась к отцу. Недавно снова вышла замуж… Ах, знать бы, какой он негодяй! Поссорились мы, а он взял да выгнал меня. Стыдно было мне опять к отцу возвращаться, вот я и ушла из села…
Джейраньи глаза незнакомки заволокло слезами. Кекилик прижала руки к груди и застонала словно от боли. Мама покивала, повздыхала сочувственно, потом исподволь выспросила у пришелицы, чья она родом. «А-а знаю, знаю!» И Огульшекер осталась жить у Кекилик.
Чего-чего, а услужить Кекилик умела как никто, но тут, кажется, она сама себя превзошла. Так и крутится возле Огульшекер. Чуть ли не с ложечки её кормит. А приданое будущему ребёнку справила прямо ханское. Со счёту собьёшься, сколько всего понашила. Мама посмеивалась: «Ну, она нашла себе заботу по душе».
Месяца через два Огульшекер разрешилась мальчиком. Что тут сделалось с Кекилик! И рассмеётся, и прослезится, и вся сияет от радости. Тех, кто пришёл навестить новорождённого, не знала куда посадить, чем угостить. Пока Огульшекер не окрепла, ни на шаг не отходила, даже в колхозе не работала в те дни. И всё нянчилась о Батыром — так назвали мальчонку — купала его, стирала пелёнки.
— Почему она любит чужого ребёнка? — спрашивала я.
— Потому что сердце у неё из одной доброты сделано, — отвечала мама.
Когда Огульшекер оправилась от родов, Кекилик снова стала ходить на работу. Но в обеденный перерыв спешила домой, к Батыру. Умоется, вынет малыша из люльки и глядит, глядит на него, и целует, и бормочет что-то нежное.
Однажды, придя вот так в полдень, она не застала Огульшекер дома, один Батыр плакал в люльке. Кекилик взяла мальчика, перепеленала, стала укачивать на руках, но он продолжал кричать, просто уже захлёбывался от плача. А мать всё не возвращалась. Долго ждала её Кекилик, потом пошла к соседке, у которой недавно родился ребёнок, и та покормила Батыра. Он сразу успокоился и заснул, видно, плакал от голода.
Не пришла Огульшекер ни к вечеру, ни к ночи, ни наутро. И стала Кекилик бегать по селу, искать, кто покормит брошенного мальчонку. Благо наши женщины рожают часто.
Мама смотрела, смотрела на хлопоты Кекилик и говорит:
— Попробуй дать ему свою грудь. Может быть, оттого, что он станет сосать, молоко придёт.
Кекилик так и сделала, и — о чудо! — дня через два у неё появилось молоко! Плача от радости, она долго обнимала маму, благодаря за хороший совет.
С великой нежностью и заботой растила Кекилик нечаянно обретённого сына. Так холила его и баловала, так радовалась его лепету, первым шагам, шалостям, что у меня где-то в груди начинало щемить, когда я смотрела на Кекилик, занятую ребёнком. Тогда я не могла объяснить ни маме, ни себе, в чём дело. Теперь понимают счастье материнского самозабвения может восхищать до боли.