Женитьба Элли Оде (сборник рассказов)
Шрифт:
У нашей старой лачуги обвалилась вся штукатурка, прохудилась крыша. Дров в доме — ни полена. Деревянный загон для домашнего скота за войну сожгли, а овец съели. Теперь надо было заводить скот и строить загон. Да что там перечислять, куда посмотришь — всё требовало труда и рук.
И я принялся за дело. Привёз из песков воз дерезы. Заштукатурил лачугу, сделал новый загон. Мать и Садап только радовались. Но, занятый всем этим, я упустил самое главное: не сходил к Кериму и не поблагодарил его за помощь. Схожу, мол, завтра, схожу через недельку. Всё откладывал
И вот Керим пришёл сам. У него не было правой руки, не видел один глаз. Но Керим улыбался как и прежде:
— Всё прошло, друг. Тяжёлые дни остались позади. Вернулся целый и невредимый. Поздравляю. Изви-ни, что не смог приехать сразу же как ты вернулся. Только вчера из песков от отары.
А я сидел и молчал. Меня бросило в жар. Я чувствовал, как по спине у меня потекли ручейки пота. Керим был солнцем, а я тающим снегом. Оказывается, страшное это дело чувствовать себя виновным перед другом.
— Благодарю, Керим… Спасибо за всё… — пролепетал я через некоторое время.
— Скажешь тоже мне! — с улыбкой махнул он рукой. — Что я такое сделал, чтобы об этом говорить? Жаль, конечно, но я сейчас не полноценный человек, а то бы и лачугу заштукатурил, и дрова привёз бы…
И у меня опять защемило сердце. Даже эту работу, оказывается, он не хотел оставлять мне. Ах, Керим, каким ты был другом! Каким добрым, щедрым человеком!
После визита Керима мне жить как будто легче стало. Да и у домашних моих лица тоже просветлели. Наведя в доме кое-какой порядок, я устроился рабочим на железнодорожную станцию, что была по соседству с нами. Мы убирали старые шпалы и клали новые. Дело это мне было хорошо знакомо.
Жизнь мало-помалу стала налаживаться. Года через полтора у нас родился сын. Оказывается, ребёнок — это украшение дома. Однако беда уже стояла за порогом…
Работал с нами человек по имени Каджар. Кряжистый, розовощёкий здоровяк. Его недолюбливали у нас. Поговаривали, будто он во время войны не пошёл на фронт и скрывался в пустыне. Затем вот устроился на железную дорогу. Работал он хорошо, добросовестно.
Мне он, несмотря на всевозможные слухи, понравился. На станции у Каджара была комнатка. По утрам, когда я шёл на работу, он ждал меня у одинокого тутовника. Остальной путь мы преодолевали вместе.
Как-то он пригласил меня к себе. Кровать, тумбочка и самодельной работы стул… Вот и вся обстановка. Он открыл бутылку водки. Наполнив стаканы, посмотрел на меня, глубоко вздохнул и сказал:
— Базар, я тебя люблю. Жизнь коротка. А у меня нет ни семьи, ни родных. Хоть ты мне будь другом.
Мне стало жаль Каджара. За водкой мы клялись друг другу в вечной дружбе, целовались, обнимались, даже прослезились… Когда я усидел Реджепа и Бегмета, я вспомнил об этом, сынок…
С этого дня мы частенько стали выпивать. Напиваться особенно не напивались, но…
Дома я стал каким-то придирчивым. Чуть остывший чай я называл холодным и приказывал Садап заварить новый; если сын Ениш капризничал и плакал, мне казалось, домочадцы специально, чтобы потрепать мои
Однажды мы с Каджаром вылили две бутылки. В тот вечер дома я устроил целый тарарам. Еду, которую принесла Садап, я опрокинул на кошму, сказав, что она безвкусна, ложку я швырнул к порогу. В конце концов я запустил в жену полный чайник. Она увернулась, и чайник, попав в дверь, разбился вдребезги. Я сопел, как разъярённый бык. Вот тогда впервые я увидел в глазах моей Садап слёзы. Нет, она не плакала, но слёзы застыли в её глазах, и сквозь их пелену она пыталась разглядеть меня, смотрела пристально, будто не узнавая, и губы её дрожали. Мать, сжавшись в комочек, сидела в углу, опустив лицо, и молчала. Маленький Ениш заходился в плаче…
Утром, открыв глаза, я увидел стоявшую у моего изголовья мать.
— Сынок, умоляю, не терзай больше нас так. Разве можно пинать соль, разве можно обижать такую жену, как Садап? Лишь только-только достигли мы мирной, спокойной жизни, сынок. Одумайся. Брось пить эту погань… Брось, молю тебя…
Мать заплакала, а я молча оделся и пошёл на работу. Там ждали меня Каджар и заветная выпивка. Больше для меня уже ничего не существовало.
Вечером, вернувшись, вижу: у нас сидит Керим. Видимо, ему уже рассказали о моих проделках, — после ужина, за чаем, меня взяли в оборот. Керим усердствовал больше всех.
— Дорогой Базар, берегись водки. А таких прохиндеев, как Каджар, остерегайся ещё пуще. Ты плохо знаешь, что он из себя представляет…
Меня обуял гнев.
— Керим, я пью сам. Тебе не предлагаю. А Каджара не трогай!
Керим хотел что-то возразить, гнев, о которым я выкрикнул последнюю фразу, вконец ошарашил его. На какое-то время воцарилась тишина.
— Нет, я отниму тебя у Каджара, — тихо, но твёрдо сказал после долгого молчания Керим.
— Попробуй только!
— Увидим.
— Пока я жив, Каджар — мой товарищ…
Я не посчитался ни с мнением Керима, ни с доводами матери, не послушался и Садап. Ведь они хотели лишить меня самой большой радости в моей жизни…
На следующий день я возненавидел Керима ещё больше. С нами работала пожилая русская женщина тётя Даша. Родом она была из Брянска. Потеряв на войне сына и двух дочерей, переехала на жительство к нам. И вот во время перерыва она подошла ко мне, и, вперив в меня свои огромные голубые глаза, строго проговорила:
— Ой, Базар, Базар, не дружи ты с Каджаром. Плохо будет…
Я ни звука не проронил в ответ. Я решил, что это Керим научил тётю Дашу сказать такое. Тогда я считался только со своим собственным мнением и больше ничего для меня не существовало. Теперь же вижу — ошибался я, виной всему водка…
Керим не оставил меня в покое, продолжал уговаривать:
— Ты уходи с железной дороги, иди ко мне в напарники. Будем вместе подвозить чабанам всё необходимое.
А я ему в ответ:
— Сам вози. Я о железной дороги не уйду.