Женька-Наоборот
Шрифт:
15. Попробуй-ка стать хорошим!
На балконе Женя устроился замечательно. Тихо, уютно, светло. Весь пол завален «богатствами», среди которых имеется секретный архив — письма и документы, выглядывающие из картонного футляра, в каких разносят подписные издания. Один Женя знает, что хранится в этом архиве. Знает, но хвастать не собирается.
Вот бы ахнул весь «Клуб пытливых», — ну, не все, а секция «П», занимающаяся поэзией, — если бы выяснилось, что в восьмом «Б» есть человек, не охваченный этой секцией, но уже написавший четыре длинных стихотворения. «Талантливых и актуальных»,
Правда, пятого стихотворения не существует. Ни пятого, ни шестого. После отъезда Толи все пошло кувырком, и с тех пор Жене не до поэзии. Зато те четыре нисколько не устарели. Например, «От Земли до Луны» — сочинение Е. П. Перчихина. Много удачных мыслей и рифм. Или вот, «Сорок девять дней в океане»…
Приблизив к лампе мелко исписанный тетрадный листок, Женя прочел:
На маленькой барже четыре друга Боролись с бурей много дней. Но даже буря и шторм в океане Сломить не сумели отважных парней. Буря за бортом, и ветер свищет. Ели ребята разную пищу. Картошки немножко, воды котелок, Родная гармошка и старый сапог…В стихах говорилось о многом. О дружбе и чести. О туманах и штормах. О тоске по родному берегу.
На миг Жене почудилось, что балкон капнуло, как баржу. Что вокруг вовсе не город с его гулом и электрическими огнями, а океан, полный грозного рокота, искрящийся от планктона и стаек светящихся рыб. Плыть бы и плыть… И иметь рядом друзей. И совершить подвиг. Анатолий говорил, что к подвигу человек готовится с ранних лет. Женя сам понимает, что ему давно бы пора готовиться…
Если его когда-нибудь унесет на барже в бурное море и могучие волны начнут перехлестывать через борт, если не будет ни пищи, ни пресной воды, кого бы хотелось иметь рядом? Наверняка Анатолия! Наверняка Савелия Матвеевича! Можно Пашку Куроедова из старой школы. Вот четверка!
И все-таки если решать по справедливости, то затирать женщин нехорошо, поскольку доказано, что они тоже способны на героизм. Взять да потесниться, да захватить с собой кого-нибудь из Звонковых. Только не Лару! С этой глазастой лучше не связываться.
Хорошо. Тихо. Лежишь, а над головой карта звездного неба — космос! Вокруг покоренный, смирившийся океан. Теперь, после бури, он совсем голубой, как в атласе, принадлежавшем когда-то капитану подводного корабля. И звезды те же, что в атласе…
Вдруг словно ледяная волна плеснула Жене в лицо. Откуда-то с воли донесся встревоженный голос матери:
— Женя, ты дома? Скорее вниз!
Женя не сразу понял, чего от него хотят, а поняв, никак не мог отворить дверь. Скатился с лестницы, взглянул на отца, вскрикнул:
— Сердце?
Втроем они начали подниматься наверх, останавливаясь чуть ли не на каждой ступеньке. Мама и Женя спрашивали
— Ну как?
Отца прежде всего ввели в гостиную и усадили в кресло. Малиновая обивка особенно резко подчеркнула бледность его лица. Сжав подлокотник рукой, которая и сейчас дрожала, Женя шепнул:
— Устал?
Вместо «устал» чуть не получилось «загнал». Оттого что в письме Толика было сказано:
«…Дело не только в тебе. Боюсь, что отец ни за что загонит себя, да и мама…»
— Мама, — предложил Женя, когда мать отсчитала в стопочку капли из пузырька. — Я пойду проветрю у вас, ладно? — Он не тронулся с места, пока отец не запил лекарство водой; тот пил медленно, не поднимая морщинистых век. — Мама, я сам ему постелю.
Мать появилась в кабинете-спальне, когда Женя успел растворить настежь окно. При этом грохнулся стул, но она даже не сделала замечания. Она в изнеможении сбросила остроносые туфли и нагнулась за шлепанцами. Сквозь тонкие, праздничные чулки просвечивали отечные, испещренные жилками ноги.
— Мама, я все сделаю сам. — Когда Женя старается, он работает не хуже других. — Ты сиди. Отчего это с ним, как ты думаешь?
— Причин хватает, разве у папы сладкая жизнь?
Женя узнал, что отцу сделалось плохо у Касаткиных за столом. Только начали ужинать — и вдруг… В другое время мама бы непременно воскликнула: «Какая у них изящная сервировка!» Но сейчас она была сама не своя, не сразу находила слова. Она показала на отцовскую простыню, которую Женя подворачивал под тюфяк, и выговорила со вздохом:
— Вот какое у него стало лицо. Белое-белое.
Давно у Жени с мамой не было настоящего разговора. Постелив, он предложил:
— Давай еще чего-нибудь сделаю.
Мама снова вздохнула:
— Ты мог бы во многом помочь, если бы захотел…
Она поднялась и в обнимку с Женей подошла к большому, красивому зеркалу. По уговору, Жене не полагалось возле него вертеться. В зеркале отразилась странная пара. Низенькая, полная, обтянутая нарядным лиловым платьем мама и долговязый растрепанный сын, успевший извалять на балконе свой серый костюм.
— Видишь, Женя, себя?
— Ну, вижу…
Женя не подозревал, что мирно поблескивающее зеркало способно в один миг доконать человека. Оно напомнило ему про синяк и про ссадины, показало, каким уродом он выглядит уже сутки. Женя не какой-нибудь бесчувственный идол, он понимает, как некстати сейчас заниматься своей внешностью, да еще противной до невозможности. Надо же, чтобы в таком виде его занесло к Звонковым! Хотя они вроде бы ничего не заметили. Ларка — может быть. Остальные — нет.
— Почему ты, Женя, молчишь? Тебе хоть мало-мальски стыдно? — Мама принялась объяснять, почему Жене должно быть стыдно. И даже не мало-мальски, а очень.
Неужели правда, что отец заболел из-за него? Но ведь не приди Валентина Федоровна…
— Говори, стыдно?
— Ну, стыдно…
— Будешь хорошим?
— Буду.
— Всегда? Отвечай.
— Наденька… — донеслось из гостиной. Голос отца уже не был таким слабым. Вероятно, подействовали минуты отдыха и капли. Тридцать штук на прием.