Шрифт:
Евгения СЕРГИЕНКО
ЖЕНЬКИНА ЖЕНА
Наша рота дружная. У соседей тоже ничего, но лично я, рядовой Корешков, доволен тем, что служу в этой роте.
Мы все знаем друг о друге: кто о чем мечтает, о ком тоскует, чем дышит. За каждого товарища все болеют, как за любимого футболиста во время решающего матча.
Вот поэтому так всполошилось наше дружное подразделение, когда после занятий кто-то крикнул в раскрытую дверь класса:
– Рядовой Добров! Жена приехала.
Женька Добров завертелся на месте, потом
Мы готовы были броситься следом за своим сослуживцем, но сержант Богданов вовремя остановил нас:
– Массовый кросс назначен на ближайшее воскресенье, - сказал он.
– Вы что, хотите продемонстрировать свое незаконченное воспитание?
Нет, мы не хотели.
– Но ведь приехала Женькина жена!
– оправдался я за всех.
– Ну и что же?
– сержант изобразил безразличие, однако не очень убедительно. Он тоже, не таясь и не стесняясь, громко позавидовал:
– Везет же некоторым рядовым!
Мы поддержали его коллективным вздохом, поглотив из воздуха кубометра три кислорода, а двое из нас предложили Богданову конверты с цветочками.
Наш сержант два раза в день писал письма той, чью фотографию носил в кармане. Раньше она называлась невестой, но три месяца назад Богданов ездил в краткосрочный отпуск, и теперь его любовь торжественно именовалась женой.
Сержант встряхнул авторучку, выдернул из тетрадки двойной листок и удалился строчить своей супруге отчет за вторую половину дня. А мы принялись обсуждать последнюю новость - приезд Женькиной жены.
В роте было только двое женатых: рядовой Добров и сержант Богданов, а остальные - закоренелые, несгибаемые холостяки.
Правда, трое или четверо из нас держались довольно непрочно на грани холостяцких своих убеждений, и виноваты в том были шефские связи с девушками швейной фабрики No 2.
Евгений Добров служил в армии восемь месяцев, два года, как состоял в законном браке, и не было для него авторитета более значительного, чем его жена.
Долго мы не знали ее имени. "Моя жена", - говорил Женька благоговейно и почтительно. И какой завидной гордостью при этом светились серые, задумчивые глаза высоченного, широкоплечего парня!
– Моя жена считает... моя жена говорит... моя жена советует...
– слышали мы от него не меньше двенадцати раз в сутки.
Сначала мы потешались над Женькой - "моя жена", но скоро привыкли и только скребли затылки в раздумьи:
– О, попался!
– Влип. Погибает и радуется.
– Скрутила, как в самбо!
– Могучая девчонка.
Наши замечания успеха у самого Женьки не имели. Он смотрел на нас со снисходительной улыбкой, и улыбка говорила нам: что, мол, вы, первогодки, понимаете в семейной жизни?
Женька не курил. Его жена уверяла, что это вредно для организма. Женька не ходил в клуб швейной фабрики на танцы. Его жена считала, что это тоже не принесет ему пользы. Он зубрил физику и иностранный язык. Жена настаивала, чтобы после армии он поступил в институт. Женька был вежлив и не прибегал к звучным выражениям даже в трудных случаях.
– Жена говорит, что сквернословие показывает умственную недостаточность мужчины, - наставительно замечал Женька, когда кто-нибудь произносил крепкое, иной раз такое необходимое словцо. Что ж, приходилось задуматься!
Женькина жена перешла на четвертый курс педагогического института, и мы ясно представляли себе высокую, солидную даму в очках, эдакую строгую учительницу. Все мы совсем недавно были учениками, и из нас еще не выветрился трепет перед классной доской.
А когда на комсомольском собрании выбирали нового групкомсорга, то вся рота проголосовала за рядового Евгения Доброва. Положительнее кандидатуры мы не могли себе вообразить. Сейчас наш групкомсорг мчался к проходной будке, и мы сердцами своими и мыслями были рядом с ним.
– Надо откомандировать кого-нибудь, - предложил я.
– Сенечка пойдет, - решил Андрей Косырев.
– Сенечка под прикрытием штакетника незаметно проберется.
Ребята захохотали. Сенечка Пыж у нас самый маленький.
– Иди, Пыжик. Вернешься - доложишь.
– Обойди ее кругом, да, смотри, осторожно. Нечаянно наступит и задавит.
– В сумку с гостинцами не заглядывай. Упадешь туда, она и унесет с собой, - изощрялись ребята.
– А ну вас! Никуда я не пойду!
– обиделся Сенечка.
– Я слишком уважаю женщин, чтобы подсматривать, а потом чесать языком, как вы.
– Ну, что ж, добровольцем буду я, - вызвался Володька Самохвалов, щеголь, красавец и первейший ухажер. На солдатских концертах он был конферансье, чтец-декламатор и главнейший участник совместных мероприятий со швейной фабрикой No 2.
– Не подходишь, - отказали мы.
– Ты годишься для незамужних портних, а в данном случае можешь разрушить семью.
– Да что вы, ребята! По-вашему, я - примитивный петух?
– Не обижайся, Самохвалов. Это товарищеские меры предосторожности. Техника безопасности. Пойдет Корешков. Иди ты, Саша, - сказал мне Андрей.
Высокое доверие не очень-то польстило. Выходит, что я безобидный и незаметный? Но все же я пошел.
У проходной Женьки Доброва уже не оказалось. Я обрадовался своему опозданию и побрел в роту через стадион. На нем никого не было, а в уголке я увидел супружескую чету Добровых.
Рядом с Женькой на скамейке сидела птичка. Иначе я ее и не мог бы назвать. Что-то хрупкое и вихрастое. Взъерошенный воробышек, который вертел головкой, взмахивал крылышками-ручками, вытаскивая из чемоданчика сверточки и пакетики, и сыпал, сыпал звонким, переливчатым щебетом.