Женщина лёгкого поведения
Шрифт:
Неожиданно зазвонил телефон, Лара выбежала из комнаты и через минуту позвала мужа.
– Это по работе, – объяснила Лера, – часто звонят по выходным.
А Саша её не слышал, он смотрел на последние фотографии, на которых симпатичная девчонка, то плескалась в море, то ела виноград, то сидела у бабушки на коленях. Его сознание откатывалось назад, доставая из самых дальних уголков сохранившиеся воспоминания. Теперь он видел снимки из своего прошлого: вот он на море, сидит на лавочке, увитой виноградом, а вот рядом с ним та самая девочка, они разговаривают о чем-то, а вот она стоит в клубах пыли и машет рукой вслед уезжающему автобусу со студентами…
– А где снимались эти фотографии и когда? – спросил Саша, развернув альбом.
– На Азовском море. Бабушка в Урзуфе жила. Мне здесь лет десять, наверное. А почему спрашиваешь?
– А ты разве не помнишь меня? Мы с девушкой сидели тогда на этой лавочке возле вашего дома, а ты сначала подглядывала за нами, а потом ушла, не дождавшись наших поцелуев. А на следующий день угощала меня виноградом и рассказывала, что нарисовала портрет Аллы Пугачёвой и что вылечила чайку, а она клюнула тебя в руку и улетела.
Лера медленно опустилась на стул, и её взгляд забегал по его лицу, словно сканируя увиденное и сопоставляя с тем, что удалось вспомнить.
– Этого не может быть… Это просто кино какое-то… Как я могла не узнать тебя… Вот я дура.
– Но я ведь тоже тебя не узнал.
5
Ещё с тех времён, когда его имя не сходило с первых страниц газет, а его книги печатались огромными тиражами, любимым местом Альберта Кошкина, где можно было отдохнуть от назойливых приставаний читателей, был ресторан Центрального Дома Литераторов. Лучшие в городе шашлыки, за каждым столиком богема и водка в неограниченных количествах, даже когда в кармане ни копейки. Альберт запросто выпивал здесь с Евтушенко и Михалковым, Твардовским и Окуджавой, Симоновым и Шукшиным. А потом ему стало стыдно приходить сюда. Нечем было хвастаться, да и не за что было пить, а клянчить в долг не позволяло чувство собственного достоинства. Он хоть и терял иногда человеческий облик, напиваясь до полусмерти, но человеком старался оставаться.
Казалось, что за время творческого простоя, о нём окончательно забыли. Жизненных сил придала Лара, рассказавшая об издании его книг за границей. Какое-то время Альберт тешился своим тайным диссидентством, кичился сам перед собой заоблачными гонорарами, но этого было мало, хотелось прежней славы.
Как-то выпив лишнего, он решил взять штурмом некогда милую обитель. Швейцар на входе в ЦДЛ какое-то время упирался, ведь удостоверение Союза писателей оказалось просроченным и членские взносы давно не плачены, но всё же смилостивился, вспомнив, как Альберт Кошкин шикарно гулял здесь раньше, оставляя ему немалые чаевые. Здесь всё было прекрасно, и что самое главное – ничего не изменилось, те же деревянные элементы в оформлении интерьера, портреты литературных гениев на стенах, огромные кожаные диваны и кованные люстры, свисающие с резного потолка… И запах… Его ни с чем невозможно было спутать – устойчивый микс дорогого курева, изысканного алкоголя и божественных ароматов кухни.
– В ресторане мест нет, тем сейчас Жванецкий читает, – уведомил швейцар, аккуратно укладывая в карман пятьдесят рублей, полученные от Альберта.
– А буфет работает?
– Как же без буфета. В лучшем виде.
Заказав сто пятьдесят грамм водки и бутерброд с чёрной икрой, он уселся с краю, чтобы видеть всех входящих, готовый ответить на любые вопросы и рассказать всё то, что до сих пор оставалось тайной. Пусть, суки, завидуют. Ждать пришлось недолго, из ресторана ещё доносились аплодисменты и крики "браво", а в буфет уже потянулись жаждущие.
– Альбертик! Сколько лет, сколько зим! – раскинув в стороны руки, воскликнул Тимур Звягинцев, бывший друг и собутыльник, а в свободное от пьянства время, детский писатель. – Какими судьбами? Сколько мы не виделись?
– Достаточно, чтобы забыть друг о друге, – язвительно ответил Альберт.
– Прекрати. Раз ты здесь, значит всё хорошо. У тебя же всё хорошо?
– Лучше всех, – он демонстративно достал из кармана пачку червонцев и послюнявив палец, отсчитал тридцатку. – Зиночка! Пятьсот "Арарата" организуй, пожалуйста, и ещё пару бутербродиков!
– Не по-детски шикуешь, – выпучив глаза, произнёс Звягинцев, присаживаясь рядом – Ты же поллитруху сам не одолеешь.
– Так ты поможешь. Как там на писательском фронте? Детишки довольны твоими рассказками?
– Ну почему же рассказками? Недавно вышла повесть о пионерах-героях. Обещают внести в список на госпремию.
– Конъюнктурщиком был конъюнктурщиком и остался. Ты бы ещё про Малую землю написал, – попытался подначить Альберт.
– Надо будет и напишу. А ты, прям, пишешь, что хочешь.
– Представь, так и есть.
– Что-то не встречал я последнее время ничего, написанного тобой.
– И не встретишь. Для этого не здесь нужно находиться.
– А где же?
– Там, – Альберт многозначительно кивнул головой и перевёл глаза в сторону.
– За бугром, что ли? – понизил голос Звягинцев, зыркнув по сторонам. – Тоже мне, Солженицын нашёлся. Про зенков пишешь?
– Дурак ты, Тимур. Не обязательно писать про зеков, чтобы тебя публиковали на Западе. Нужно просто хорошо писать.
– Брешешь. По глазам вижу, что брешешь. Сколько уже выпил?
– Прилично, но это не делает меня лжецом, – гордо ответил Альберт.
– Чем докажешь?
– А вот чем, – он снова вытащил из кармана пачку денег. – Ты хоть раз в жизни выдел такое количество бабла? И это я только взял, чтобы здесь выпить и закусить.
– Деньги – хуйня! Покажи хоть одну книгу. Хоть фотографию обложки с твоим именем, тогда поверю.
– А вот и покажу. Не сейчас, но покажу. Встретимся на выходных здесь, и я ткну тебе ею в морду. И ещё десять шалбанов, – Альберт заржал.
Конец ознакомительного фрагмента.