Женщина нашего времени
Шрифт:
Они обменивались дорожными рассказами с бородатыми немецкими парнями, хотя их запас таких историй был очень скудным по сравнению с немцами, которые рыскали по всей Европе на своем фольксвагене-фургоне. В красном свете пляжных пикников они беседовали со светловолосыми, красивыми скандинавами, курили сигареты с марихуаной и слушали гитару с дружелюбными голландцами.
— Это чудо, — сказала Харриет, — это утопия.
Джейн сидела, скрестив ноги, ее волосы развевались на солнце, и соль выступила на плечах. Даже подошвы ее ног были загорелыми.
— Нет
— Нет притворной стыдливости, нечего скрывать.
В нескольких ярдах от них на одеяле шведы Геза и Инге занимались любовью. Они отдавали этому занятию массу времени и демонстрировали неиссякаемый интерес по отношению друг к другу. Чарли поднял глаза.
— Они все еще заняты? А вы были бы счастливы, ведя такую жизнь?
— Всегда, — прошептала Джейн.
— А как же теория нравственности?
— Я могу быть выше нее.
— Мужчина живет для того, чтобы работать, и для того, чтобы любить, — напомнил им Чарли. — Это, можно сказать, как наш друг Геза.
Ночью под яркими звездами они усаживались вокруг костра, разожженного из прибитого к берегу дерева, и беседовали о том, как изменить мир. При всех различиях в оттенках мнений они все были убеждены, что когда они выпьют достаточно ароматного греческого вина, когда угол стояния солнца на небе изменится настолько, что это будет означать осень, они вернутся домой и унаследуют мир, который нуждается в переделке в соответствии с их мечтами. Они были полны наивного оптимизма и энтузиазма.
Однажды вечером, когда разговор пошел по кругу, кто-то спросил:
— Так чего же ты хочешь, Харриет?
А кто-то другой ответил:
— Харриет хочет быть богатой и знаменитой.
Защищая себя, она коротко и резко ответила:
— Достаточно просто богатой.
Это было столь нетипичной реакцией, так резко контрастирующей с часами предшествующих возвышенных бесед, что, казалось, она намеревалась всех насмешить. В последующие дни Харриет поддразнивали ее буржуазными идеалами и эксплуататорскими наклонностями.
А потом, через непродолжительное время, как будто управляемые теми же импульсами, что и ласточки, собирающиеся на телефонных проводах в английских деревнях, жители палаточного лагеря начали снова складывать свою превратившуюся в лохмотья одежду и говорить о длинном пути назад в Мюнхен, Амстердам и Манчестер. Когда спальные мешки были свернуты, палатки сложены и погружены в фургоны, про замечание Харриет уже забыли. С востока начал дуть холодный ветер, уносящий с пляжа песок. Они сняли с плеч гитары, связали их головными повязками и начали по двое, по трое отправляться по изрытой колеями дороге, ведущей с пляжа.
Утопия оказывалась далеко в прошлом еще до того, как они доехали до Ираклиона.
— Да, я помню Крит.
Солнце и соленая вода, ароматное греческое вино и разговоры, бесконечные разговоры. Харриет больше не чувствовала себя юной и наивной, и она знала, что неразумно ощущать трепет сожаления из-за того, что было десять лет назад. Но она чувствовала именно такой трепет.
— Я помню. Я сказала, что хочу быть богатой.
— И ты лелеяла предпринимательские амбиции все это время?
Чарли не понял ее. Это были не предпринимательские амбиции, а цель, связанная с игрой Саймона.
— Я сказала то, что я сказала много лет тому назад. Это была шутка. Шутка, которая по сей день угнетает меня.
— Нет никакой необходимости оправдываться, ни тогда, ни сейчас. Я восхищаюсь тобой, Харриет. Если ты хочешь делать, то делай это. Финансовый климат сейчас, как ты знаешь, благоприятный. Политика правительства способствует предпринимательству, что ты также знаешь. Я желаю тебе самого большого успеха, если это то, что ты хочешь услышать. И если я что-то могу для тебя сделать, чтобы помочь тебе, то знай, я сделаю это.
Харриет почувствовала себя так, как будто он дал ей свое благословение. Она поцеловала Чарли в щеку, найдя ее твердой и теплой. В то же самое время она почувствовала в своих жилах кровь и кости у себя под кожей. Внизу не было мужа. Не было ничего в мире, кроме ее плана. Она почувствовала себя невесомой, опьяневшей и очень взволнованной.
Чарли поднял глаза.
— Мне жаль, что у вас так с Лео, — сказал он, удивив ее.
— В этом никто не виноват, — ответила Харриет, — мы не сделали друг друга счастливыми. Может быть, кто-нибудь или что-нибудь это еще сделает. — Она подумала, что он не заметил этой оговорки. Она сказала это скорее для себя, но уж, в любом случае, не для Чарли. — Спасибо тебе за совет. Я решила прямо сейчас воспользоваться им и пойти потанцевать с мужчиной в блузе.
Харриет наклонилась над ним. Машинально Чарли поднял руку, и она скользнула под ее красную блузку. Он держал одну ее теплую обнаженную грудь в своей ладони. Вес ее создавал приятное чувство комфорта.
Харриет улыбнулась и мягко убрала руку. Она целый месяц прожила обнаженной на греческом пляже рядом с Чарли Тимбеллом, и было бы ханжеством возражать против этого прикосновения. Кроме того, оно принесло ей определенное удовольствие, которое было не слишком сексуальным. Это было скорее возбуждение от новизны, от свободы.
— Спасибо, — сказала она снова.
Чарли посмотрел на нее, когда она уходила вниз по лестнице. Прошли годы, прежде чем он задал себе вопрос, считает ли он Харриет физически привлекательной. Он полагал, что на определенной стадии он решил, что нет, потому что предпочитал хорошеньких женщин, внешне более мягких, таких как Дженни. Однако сегодня вечером он почувствовал в Харриет какой-то заряд, который, определенно, был стимулирующим. «Возможно, это и хорошо, — размышлял он, — что она разошлась с Лео Гоулдом». Но он опасался, что для нее будет хуже, если она направит всю свою энергию на маркетинг какой-то игры.