Женщина не моих снов

Эльберг Анастасия Ильинична

Рэя этот вопрос рассмешил.

– Миллион долларов на счету? Костюм от Армани? Хорошие сигареты?

– Она не видит в тебе мужчину. И именно поэтому ты видишь в ней женщину, но вместе с тем ты этой женщины не замечаешь. Ты видишь в ней богиню, кого-то, на кого надо молиться, чьи прихоти надо выполнять. Но ты не видишь в ней женщину из плоти и крови, которой она на самом деле является.

Рэй нахмурился и отвел глаза. Я бы все отдал, чтобы поймать его взгляд хотя бы на долю секунды, но это было невозможно. Во всяком случае, мои слова не прошли мимо его ушей.

– Как ты пришел к такому выводу? – спросил он с напускной деловитостью.

– Я давно общаюсь с вами обоими. Не надо быть выдающимся психологом, чтобы это заметить.

– Брайан, ты хоть понимаешь, что ты сейчас говоришь? Сначала ты спишь с

моей женой. Хорошо, предположим, тогда ты не знал, что это моя жена, а потом узнал, но было слишком поздно. Вы расстались, решив, что дружеские отношения будут уместнее любовных. Потом ты снова спал с моей женой, хотя уже знал, что это моя жена. Потом вы расстались, решив, что это сохранит наш с ней брак. Но теперь, черт бы тебя побрал, ты снова спишь с моей женой! И после этого ты смеешь упрекать меня в том, что я не вижу в своей жене женщину?!

– И, вероятно, я прав, иначе бы ты этого не говорил.

Рэй отставил в сторону чашку.

– Послушай, Брайан, так больше продолжаться не может, – сказал он. – Мы должны найти выход из…

– Ты должен найти выход. Слово «мы» тут неуместно.

– Если честно, мне противно от всего этого, – поделился со мной Рэй.

– От всего этого? Или от самого себя?

– От самого себя – прежде всего. Если бы не я, этого не случилось бы. И не смотри на меня так, ты это прекрасно знаешь! Тебе просто нравится это слушать! Ты молчишь, улыбаешься и думаешь про себя: ах, какой я молодец! Правда?

Я легко пожал плечами.

– Думаю, в данной ситуации у меня нет особого повода гордиться собой. Но зато я очень горжусь тем, что дал твоей жене почти поллитра своей крови и почти не упал в обморок.

Рэй рассмеялся.

– Почти не упал в обморок? Это как?

– Это вроде как упал. Но почти.

– У вас одна группа крови. Надо же, какое совпадение. Ладно, Брайан. Давай договоримся: больше ты не будешь спать с моей женой. Хорошо?

– Я обещаю, сэр, – ответил я. – Может, мне поклясться на крови?

– Тебе понравилось быть донором, и ты хочешь, чтобы у тебя отняли еще поллитра?

Я мужественно доел последний пончик и тоже вернул чашку на блюдце.

– Нет, спасибо. Я сыт этим надолго.

– Тогда как насчет того, чтобы поменять это грязное кафе на не менее грязный бар и не выпить чего-нибудь покрепче?

– Господи, Рэй, только этого не хватало! И вообще, я…

Рэй театрально закатил глаза.

– Знаю, знаю. «Рэй, я не пью водку». Ты каждый раз это говоришь, но потом соглашаешься.

– Ты помнишь, что сказала медсестра? – использовал я последний аргумент, имевшийся у меня в запасе.

При упоминании медсестры Рэй оживился.

– Мы пригласим и ее! Думаю, она сможет отлучиться из своего скучного кабинетика?

Глава 13 Путь до Иерусалима – точнее, до Тель-Авива, и уже потом до Иерусалима – предстоял неблизкий. Никаких положительных эмоций при мысли о самолете я не испытывал, но меня радовали две вещи. Во-первых, я должен был лететь экстра-классом, и, во-вторых, я летел не один. Меня сопровождал Джозеф, о котором я могу говорить часами, но ограничусь кратким рассказом. Джозеф входил в небольшую группу моих коллег, которых я уважал. По образованию – первому – он был прикладным математиком. Уж не знаю, что произошло, но в один прекрасный день он решил сделать первую степень по арабистике. Потом эта наука его вдохновила, и он решил учиться дальше, написал магистерскую диссертацию, а теперь думал и о докторской. Я считал Джозефа если не гением, то человеком, который стоит на пути к гениальности. В свои неполные тридцать он знал шесть языков (в том числе, и фарси, с которым я воевал полгода, но в его изучении почти не продвинулся), обладал энциклопедическими знаниями в области истории Ближнего Востока и ислама. И еще Джозеф обладал феноменальной памятью. Точнее, способностью воспринимать колоссальное количество информации благодаря умению концентрировать внимание на конкретном предмете. Выглядел Джозеф так, как и подобает гению. Носил очки, как и большинство моих коллег, идеально подбирал галстук и почти не бывал у парикмахера, в связи с чем его прическа являлась причиной насмешек окружающих. Джозеф был человеком тихим. Он делал свою работу блестяще, но ему не хватало самолюбия, чтобы заявить о себе. Он любил свою должность, и она его устраивала. Вероятно, нас сблизила именно разница характеров. Я преклонялся перед его знаниями, а он

восхищался моим честолюбием и упорством. В каком-то плане мы с ним друг друга нашли. …Ночные рейсы я не любил. День отпуска, который давали перед командировкой, я проводил как самый ленивый человек на свете. Сначала я прогонял из головы все мысли о работе. Потом отправлялся на кухню, готовил что-то – обычно, самое не полезное, что только можно придумать – и смотрел хороший фильм. После этого я шел спать, предусмотрительно отключив все телефоны, и проводил в объятиях Морфея часа три, а то и больше. Вечером я доставал компьютер, выбирался из кровати только для того, чтобы забрать из холодильника остатки еды или же принести себе стакан виски, возвращался под одеяло и занимался разбором электронной корреспонденции. Людьми, чьи электронные письма я читал с наибольшим удовольствием, были мои бывшие сокурсники. Мы жили в разных странах, но общались до сих пор. И в этих письмах было что-то родное, теплое и искреннее. Читая их, я возвращался в прошлое и заново переживал студенческие годы. Мы гуляли по клубам, готовились к экзаменам в последнюю ночь, говорили по-арабски, чтобы иметь какую-то практику. Я отгулял на трех свадьбах и даже стал крестным чудесного малыша. Нам было, что вспомнить, и мои друзья часто писали о прошлом. Писали они и о работе, об успехах и о неудачах Писали о жизни – такой, какая она есть. Рассказы частенько сопровождались фотографиями, которые пробуждали во мне белую зависть. После проверки почты я снова отправлялся спать, теперь уже до утра. И на следующий день отправлялся в аэропорт. …На этот раз нам с рейсом повезло меньше. Наши с Джо билеты были заказаны на пятичасовой самолет. Причем часы эти были совсем не послеобеденными, а ночными. И, конечно же, никакого выходного мы не получили. Я злился при мысли о том, что мне предстоит провести ночь на ногах, спать в самолете и потом страдать от смены часовых поясов. Но мой спутник не нервничал. Он спокойно сидел рядом со мной и читал книгу. Дорога была пуста, и я прибавил скорость.

– Взлетаем? – поинтересовался Джо, не отрываясь от книги.

– Да, я бы с удовольствием взлетел прямо сейчас. Мне хочется думать, что возня с документами закончилась, и я сижу в кресле самолета. Кроме того, я хочу спать.

Ночью мне снилась авиакатастрофа. Такие сны накануне перелетов были традицией, так как самолетов я боялся панически.

– Поменяемся местами? – предложил мой пассажир.

– Если я усну, ты меня не разбудишь. Так что не будем шутить с судьбой. Что ты читаешь?

– Харриса, – ответил Джо. – После «Дневников фюрера» я неизлечимо болен этим человеком. «Энигма». Не читал? Отличный роман. Как поживает фарси?

– Еле дышит. У меня практически нет времени.

– У тебя? Не верю.

– Проблема в том, что я учу его для себя. У меня нет стимулов. Не вижу смысла этим заниматься.

Джо закрыл книгу и спрятал ее в небольшую дорожную сумку.

– Что значит – для себя? А переводы? А статьи?

– Мне надо было учить его в университете. – Я недовольно нахмурился. – Но мне надо было выпендриться, как я всегда делаю, и я стал учить иврит.

– И он очень скоро тебе пригодится. – Джо глянул в окно. – Знаешь, а с тобой должен был лететь Саймон.

Я бросил на него настороженный взгляд.

– Ну. – Джо с рассеянным видом потеребил ремешок наручных часов. – Я зашел к Агате, они беседовали, и Саймон сказал, что лучше уволится, но с тобой никуда не поедет.

– И слава Богу. Его присутствие может превратить в Ад даже командировку в Иерусалим.

Саймон занимался вопросами шиитского ислама. Я часто спрашивал себя, как человеку с такой узкой специализацией нашлось место в нашей организации. Но факт оставался фактом: у Саймона было много работы, он всегда присутствовал на важных совещаниях и участвовал в проектах в качестве консультанта. Мои статьи и научные работы проходили через его руки. Одну из таких работ он назвал «жалким подобием курсовой работы», после чего заявил, что журналист из меня паршивый, а думать о степени магистра, а, тем более, о докторской диссертации, мне не следует. Это заявление он сделал на совещании, где присутствовало как минимум человек двести. С тех пор мы с Саймоном не сказали друг другу ни одного нормального слова. Саймон меня не любил. А я его любил еще меньше. Наши с ним мнения друг о друге как о специалистах были похожи: выскочки, которые ничего из себя не представляют, но из кожи вон лезут, чтобы доказать всем свою неподражаемость и гениальность. Агата любила повторять, что один наш спор по мелочам мог бы поджечь пороховую бочку, с которой арабисты так часто сравнивают Ближний Восток.