Женщина-птица

Вальгрен Карл-Йоганн

Мы переходим улицу и останавливаемся у парапета набережной. Она стеклянная, опять думаю я, — не отбрасывает тени. Может быть, сейчас такой момент, когда достаточно что-то сказать — и все станет ясно, надо только освободить ушные раковины от напластований времени… Под нами бежит речка, сизая, как голубь, в неестественном свете уличных фонарей. Я покачиваюсь с носка на пятку и жду, что будет.

— Пошли ко мне, — тихо говорит она, — если ты хочешь, разумеется.

Я поворачиваюсь к отелю — надо бы что-то сказать Миро. За спиной смолкает река. Мимо по Огатан проезжает автобус; каждый конец недели сюда, к Гранд-отелю, подъезжают автобусы с

ребятами из Гиславеда, Смоландстенара и других соседних городов. Фалькенберг для них — столица, они едут сюда потанцевать и познакомиться… это тоже смешно: такая занудная, чуть ли не летаргическая, повторяемость…

— Идешь?

Я кошусь на нее и замечаю, что у нее наконец появилась тень; ее словно одним широким мазком кисти нарисовали на асфальте.

— А почему бы нет? — говорю я наконец. — Почему бы нет?

И я иду к ней домой. Мы пересекаем Тульбрун, минуем Лесное кладбище и направляемся к Слеттену. В этой обманчивой темноте кажется, что в мире все перевернулось: булыжники превратились в ямы, а ямы — в холмы и даже целые горы.

И Эстер рядом — тоже негатив. Мы молчим и избегаем смотреть друг на друга, и все происходящее кажется мне нереальным, нарочно сконструированным, лживым… Я сильно пьян, я погружен в себя, все неверно и все против моей воли, словно я шашка в игре или проходная идея в чьей-то непонятной мне стратегии. Эстер время от времени кивает, словно бы она понимает, о чем я думаю, и соглашается. Может быть, и она всего лишь фантазия, принесенная пьяным ветром?

Мы проходим кварталы вилл в Слеттене. Улица пуста, и свет фонарей тоже воспринимается, как негатив: черные круги на сияющем фоне неба. Неужели она и вправду узнала что-то о моем альбоме со свадебными фотографиями? Или о том, что я и сейчас думаю о ней, когда мастурбирую?… Что за идиотские мысли… просто между нами осталась загадка, она разделила нас, и я должен понять… или все это чушь? Может быть, все происходит именно так, как и должно происходить, по известным правилам: двое старых знакомых встречаются в Гранд-отеле, прошло уже много времени, и настало время разобраться в прошлом.

Она отпирает дверь. Я стою в прихожей, прислонив голову к стене.

— А он дома? — спрашиваю я. — Твой муж?

Она вешает куртку и делает странный жест рукой.

— Может быть, — говорит она. — Не знаю…

Мы усаживаемся в кухне. Эстер зажигает свечу, пламя колеблется от ее дыхания. Здесь как будто ничего не изменилось… впрочем, с уверенностью сказать не могу, не могу сфокусировать зрение, все кажется нечетким и деформированным, как через неровное стекло. Все-таки я очень пьян.

— Как ты? — спрашивает она.

— Хорошо. Прекрасно. Почему ты спрашиваешь?

— Не знаю. А ты как думаешь?

— О, Боже! У нас что — игра в вопросы и ответы?

Она замолкает. Мне чудится какое-то движение в доме — взмах невидимой руки, тело, согнувшееся пополам, как складной нож.

— Хорошо. Что ты хочешь, чтобы я сказала? Я не знаю, как начать такой разговор…

— Ну, хотя бы спроси: как твоя группа, Йоран? А я отвечу: спасибо, хорошо. Мы купили новый усилитель и собираемся на абсолютно бессмысленные мини-гастроли.

— Я слышала вас как-то, — говорит она, не обращая внимания на мою иронию. — Вы играли в Варберге. С пару лет назад, когда твоя мама болела. Я стояла сзади и не дослушала до конца… Ты выглядел жутко, один раз даже свалился с эстрады в публику.

Она замолкает… Альбом с вырезками. Картинки:

я порю ее ремнем, насилую, унижаю…

— Ты счастлива с ним? — спрашиваю я вслух.

Она коротко смеется.

— А тебе так этого хочется?

— Дурацкий вопрос.

Я откидываюсь на стуле. Оперы Вагнера. Гитара «Болинг»… я понимаю, что то время давно и безвозвратно минуло: тогда еще была жива мама и мир был другим.

Эстер, открывающая бутылку и разливающая вино в два бокала, свинг, который мы играли вместе, я на гитаре, она на пианино, ее белые руки-бабочки, порхающие над клавиатурой…

Я встаю. Какой-то звук? Ее муж проснулся в спальне? Я мог бы изнасиловать ее прямо здесь, на полу. Или прижечь ей кожу сигаретой…

— Что с тобой? — спрашивает она. — Ты собрался уходить? Посиди еще…

Движение моей руки в воздухе… рука мускулистая, я раньше даже и не замечал. Забытая картинка: я опрокидываю горшок с цветами, и мама дает мне пощечину. Дед пишет записку: «Молчи, Йоран, чтобы не нарваться». Движение руки в воздухе, оно словно оставляет после себя опалесцирующий след… Письмо в призывную комиссию: я — пацифист, прошу назначить на службу, не связанную с оружием; и никогда никого не смог бы ударить, а тем более убить: хватит уже насилия в этом мире!.. Я валю Эстер и прижимаю к пробковому полу. Опять движение… проснулся муж? Но мне почему-то не страшно, когда я срываю с нее юбку. Черная ткань юбки, эрекция болезненна, почти невыносима. Ее муж? Странный звук, словно кто-то рвет пополам бархат ночи — что это? Ага, это рыдания Эстер… Картинки, только картинки: альбом с вырезками, Эстер не должна быть там одна, ей одиноко… незнакомые улыбающиеся пары. Мои постоянные мысли о ней — ударить, унизить, оскорбить, изнасиловать. Еще картинка: мир сдвигается на один-единственный миллиметр, и все теряет смысл — мама умирает в больничной палате. Белые бедра Эстер, я прижимаю ее к полу и раздвигаю их коленом… Кто-то крикнул? Я ничего не слышу, мой слух оглушен грохотом потерянного времени. Ее рука лежит на полу, ладонью вверх и слабо дергается. Что я вижу? Линия жизни, линия счастья… линия тайны, которую она от меня скрывает.

Весна, по ночам мне снится дьявол. Кто он — мужчина или женщина? Может быть, моя мать или Эстер… они же бросили меня. Может быть, дед, его необъяснимое молчание… это совсем не то, что молчание — пауза между двумя совершенными звуками. А может быть, дьявол — это я сам? С моими фантазиями — унизить, изнасиловать… Я задаю все эти вопросы и удивляюсь: что правда, а что ложь? Оказывается, я могу любить ложь, иллюзии… ложь придает правде форму, но там, где начинается ложь, кончается правда.

Мой сон непрочен… Кто я? Или так — я не… кто? Скоро мне исполнится двадцать четыре, и я смеюсь над собой во сне. Что я хочу? Играть? Что я люблю? Фригийский лад? Папу? Папу я люблю так, что сам не могу понять, как можно так любить… Только бы папа выбрался из колодца своей депрессии, только бы он сумел… но пока он жив, у меня нет выбора.

По ночам я просыпаюсь от необъяснимых звуков. Шаги в комнате, покашливания, словно бы кто-то тут есть. Кто-то точно тут есть, и этот кто-то разглядывает меня прозрачными невидимыми глазами. Издалека доносится папин храп, свистящий звук со дна его одиночества… и я засыпаю наконец, убаюканной невидимой рукой. Мне снятся ангелы и демоны. Оказывается, я не могу управлять своими мыслями… может быть, это вовсе и не мои мысли, а чужие? Чужая воля? Чужие ассоциации?