Женщина в дюнах
Шрифт:
Любить нельзя, покинуть
– Любовь? Любовь. – повторила она задумчиво, и ее карие глаза потеплели, засветились и помолодели.
Попутчица была хрупкой, грациозной женщиной за шестьдесят, сидела с прямой спиной, на ее длинной шее гордо возвышалась небольшая головка с пушистыми волосами цвета золотистого каштана. В ее облике было много легкости и воздушности, она занимала мало места и не заслоняла свет, струившийся в салон автобуса из бокового окна, – так и хотелось до нее дотронуться, чтобы убедиться в ее телесности.
– Это чувство столь многообразно и многогранно, что не имеет точного определения, – продолжила она мной навязанный разговор на вечную тему любви, а о чем еще говорить, когда путь долгий, и не спится
Соседка помолчала, а потом продолжила свой монолог.
– Потом был югослав, мне было с ним легко и просто, так как мы плохо понимали друг друга: я могла его себе придумать, могла быть с ним просто женщиной. Он так красиво ухаживал, привозил подарки, которые мне были не нужны, – зачем платить за любовь? Но встречи были редки и чувства обречены на угасание. Браки с иностранцами в то время были почти нереальны, да и уезжать я не собиралась. Несколько лет была увлечена архитектором: самовлюбленным и самоуверенным, вполне подходящим для замужества, если бы не одно но, о котором я догадалась только через пару лет якобы страстной любви: от был ужасным гулякой. Самое сильное плотское влечение я испытывала к одному из возлюбленных пять лет: полная сексуальная зависимость, я себя ощущала куклой из папье-маше, подвешенной на тонких нитях, которые кто-то невидимый, там, наверху, дергает по своему усмотрению. Не принимала я его ни как человека, ни как любовника, ни, тем более, как мужа. Он был по – любому плох. Уходила три раза, и дважды возвращалась, так как не выдерживала душевной боли и тоски: из моих слез родилось одно из соленых озер, что встречаются во всех странах, так как везде есть одинокие женщины. Эти озера мертвые, как мертва женщина без любви. А по прошествии времени эти все романы стали казаться ненужными, исключительно все. Думаю, из-за того, что все мои возлюбленные меня или не любили, или любили не так, как хотелось. Но ведь то чувство, которое родилось во мне в тринадцать лет к семнадцатилетнему мальчику, и которое вроде нельзя назвать любовью, мне, с высоты сегодняшних лет, и кажется самым сильным и самым настоящим. И сейчас, при мысли о нем во мне рождается такая нежность и легкость, словно крылья вырастают и поднимают меня ввысь. А ведь чтобы любить, мне даже не надо было его любви. Мальчик закончил школу, затем Московский университет, и женился на дочери генерала. Покопавшись в сети, я нашла его страничку в «Одноклассниках». Он выложил в сеть несколько фото. На них – два крепких, крупных здоровяка, очень похожих внешне, благополучных и гладких – он и его жена. Я бы с ним не смотрелась. Почему же сердце до сих пор замирает при мысли о нем? Странная, эта любовь.
Приехали, автобус развернулся и остановился на маленькой улочке в приморском городке.
Попутчица вышла из автобуса, вежливый водитель открыл багажное отделение и помог ей вынуть чемодан, подхватив за ручку который она быстрой, легкой походкой устремилась вперед, но, уловив своей прямой спиной мой прощальный взгляд, не оборачиваясь, махнула мне рукой.
Она, похоже, и от всех своих мужчин уходила такой же быстрой, легкой походкой, не оглядываясь, впрочем, от одного – трижды на каменных ногах.
Уже не встретимся
На выпускном балу с девчонками случилось что-то неладное. Возможно, весеннее опыление подействовало. Даже Дмитрий Иосифович, далеко не молодой профессор: маленький, коренастый, с крупным носом, грозно нависающим над верхней губой, и смуглой лысиной в форме кипы, и тот получил кусок сладкого выпускного тортика в виде Люськи, которая все пять лет учебы в университете обожала остроумного обаятельного профессора и в последнюю ночь выпускного бала воспользовалась – таки ситуацией.
Ну, а Лера, так ей за пять лет учебы не удалось даже разглядеть легендарного Лесовского, доцента, преподавателя с другого факультета, о котором судачили чуть ли не каждый день в течении пяти лет ее соседки по комнате в общежитии. Из их уст, опухших от поцелуев глупых, не интересных, но таких пылких мальчиков, только и лилось сладкой патокой:
– Ах, Гена, ах!
Пару раз, правда, она была близка к тому, чтобы разглядеть пробегающего мимо преподавателя, но увы, успела лишь запечатлеть подметки его чудных фирменных ботинок из настоящей кожи, наверняка пахнущих детскими сандаликами: этот запах детства она обожала. И тут, кумир «молодой поросли» оказался рядом с ней за столом в ресторане на выпускном вечере. Природным женским чутьем она сразу догадалась – это он! И запылала, источая феромоны. Такой жар со стороны соседки не ощутил бы только совсем бесстрастный. Они танцевали и никого вокруг не видели, вначале в банкетном зале, но когда стали показывать для выпускников мультфильмы «Ну погоди!», перешли на другие площадки многоэтажного ресторана. На одной из танцевальных площадок даже случился небольшой инцидент: Леру схватил за руку какой-то парень, и Геннадию пришлось отбить свою нечаянную радость. Впервые из-за нее поспорили мужчины, и ей понравилась его горячность.
Он провожал ее домой просветлевшей Белой ночью: шли, обнявшись, напрямик через площадь и уже сведенный мост, останавливались, целовались. Она его называла: «Крокодил Гена», он хотел возмутиться, но передумал.
– Какой ты колючий!
– Я же не знал, что встречу тебя, – оправдывался он, – я пришел на вечер с теннисного корта.
В свободной от объятий руке Геннадий держал спортивную сумку, откуда за ними подглядывала теннисная ракетка.
– Я такой старый: мне уже тридцать семь, – кокетливо шептал ей в ухо Лесовский.
– Ну, да, и это ужасно, – тем же тоном вторила ему Лера.
Подошли к пятиэтажному сталинскому дому, тесно стоящему в первом ряду таких-же великанов, стерегущих Неву. Лифты в этих домах на ночь отключались. Лера жила на пятом, они медленно преодолевали этажи, останавливаясь на лестничной площадке каждого, он нежно и ласково, словно боялся обидеть, целовал ее в губы, ушко, шею. Было приятно, щекотно, хотелось прильнуть и остановить мгновенье.
На пятом простились. Тихо открыв ключом дверь, в полной темноте, Лера прошла в ванную комнату и увидела в зеркале свое счастливое, раскрасневшееся от поцелуев, отражение. Левой сережки не было! Из груди вырвался стон:
– Ууууу, крокодил Гена, проглотил!
Сережки были мамины, серебряные висюльки с александритом.
Стала снимать выпускное платье с нежными голубыми цветами на фоне мокрого неба. На резиновый коврик упала, выпав из глубокого декольте, пропавшая сережка. Лера улыбнулась, вспоминая, как Гена щекотал языком ее ушко и, хулиганя, именно тогда снял сережку, а зацеловывая шею, опустил ее в декольте.
Прошло десять лет. Он увидел ее на корте. Лере удалось приобрести абонемент на элитные корты Крестовского острова. Он подошел к решетке, за которой у стены тренировалась Лера.
– Вы неправильно держите ракетку, – сказал он, внимательно глядя на нее.
Она узнала его сразу, но не поняла: узнал ли он.
Сердце заколотилось, но лицо ее оставалось спокойным.
Она улыбнулась, поправила ракетку, да и только.
Потом шла домой взволнованная, подсчитывая: сколько же ему лет, – сорок семь, ужас! Внешне он не изменился, но лет много!
Думала о нем часто, но ни разу больше на кортах не встретила.
Прошло еще десять лет. Она столкнулась с ним, выходя с работы, прямо в двери: он заходил. Они поздоровались.